Николай Либан - Последние записи

Этот период был недолгий в моей жизни, потому что очень скоро комиссия культурного развития завода была пересмотрена и отклонена. Но на мое счастье выпало другое.

Надо было учиться, поступать в вуз. А кто возьмет? Я был уверен, что экзаменов вступительных я не сдам, у меня просто не хватит силенок. Я это все рассказал Даньке Шубу, моему приятелю по школе, он человек еврейского оптимистического склада, который сказал: «Знаешь, Коля, в жизни есть всегда два выхода. Как в нашем организме, так и в жизни. Если не сдашь экзамена, значит надо поступать без экзамена». — «А кто же примет без экзамена?» — «Ты знаешь, мой друг Абрам Олейников тоже не мог сдать экзамена. Помнишь, ты его готовил, и он был в отчаянии, что ничего не может сделать». Я говорю: «И что?» — «Представь себе, он поступил, его зачислили!» Я говорю: «Как?» — «А очень просто. Его знакомый — член комиссии. Комиссия была составлена для инотранных абитуриентов. Он взял и поместил туда Абрама Олейникова как иностранца. Он шутя говорил: они же иностранцы, евреи. И он так спокойно прошел этот страшный экзаменационный период. Принес и показал свою зачетную книжку. — Но ты же не иностранец? — Нет, я иностранец, по всем спискам числюсь иностранцем. — Но ты же русский подданный? — А там нет графы «подданство». Вот и тебе надо найти такую лазейку, где бы ты мог поступить без экзаменов». Я говорю: «Данька, но ведь я же не еврей». — «Знаешь, Коля, на некоторое время надо делаться евреем».

Даня пришел ко мне однажды утром и говорит: «Коля, я нашел место, где нас будут учить». Я посмотрел на него с удивлением и сказал: «Кто нас будет учить? Кому мы нужны?» — «Ты знаешь, создается крупнейшее предприятие мясной промышленности, это огромный комбинат, где будет начальная школа, средняя школа, высшая школа». Я пошутил: «И академия наук». — «А ты не шути Вот меня уже записали в среднюю школу, я уже теперь не праздношатающийся, а студент математического отделения Педагогического института». — «И что тебе будет за это?» — «Мне ничего не будет. Я могу посещать занятия, у меня будет студенческий билет, и я буду студент. Общественное положение, понимаешь?» — «Плохо», — ответил я. «Так чтобы хорошо — вот иди завтра к 10 часам по такому-то адресу к Алле Львовне. Она декан всего нашего дела. Я уже говорил о тебе, и она сказала: пусть приходит, мы его определим». Я к этому отнесся в высшей степени несерьезно, но все-таки пошел. Когда пришел в третью группу русского отделения, я был поражен: меня предупредили, что это бывшие учителя, которые повышают свою квалификацию. Но там ни одного учителя не было, ни одной учительницы не было. Какие-то хромые, слепые, горбатые люди, которые говорили, по-моему, на разных наречиях, только не на русском. Определили мне место, я сел и стал ждать. Ждал недолго, наверное, часа два. После этого пришла девушка, которая перечислила всех по фамилии и указала, кому куда надо идти. Это был первый день моих занятий в новом институте.

А все дело сводилось к чему? Московский городской комитет решил создать свой комбинат со всеми отделениями. Но это еще не все, надо набрать людей. А где их набирать? Люди не хотят просто так идти, им нужно какое- то обеспечение — зарплата или стипендия, на худой конец — назначение, то есть командировка. Но все это очень быстро устроилось. Московский комитет партии решил: не нужно такой долгой организации, у него будет в Москве свой пединститут, и все студенты, которые до сих пор существуют рассеянными, будут собираться в одном месте. Так что дней через десять был полный порядок! То есть всех выгнали, остались только те, которые будут называться студентами Московского педагогического института. Без экзаменов. Какие экзамены?! Мы кончили школу, нам нужно, чтобы у нас был 8 и 9 класс закрыт. Вот и закрывай. Вот они нам и закрыли его в этом пединституте. Пединститут — это было название института. А первые курсы его — это была самая настоящая школа. МОНО. А потом он стал просто Городской педагогический институт. И мы оказались студенты этого института. Такое счастье редко бывает. Не ждал, не гадал — и в студентах оказался.

Меня приняли по очень простой причине: тогда было такое общество — ОДН (Общество «Долой неграмотность!») Я был активный член этого общества. И очень многих неграмотных обратил в грамотные. Вот эта неграмотно-гра-мотная партия обратилась в ректорат Пединститута с просьбой, чтобы меня приняли. И приняли. Тогда была демократия. Можно было по просьбе сделать то, другое, третье.

Шелапутинский институт — это был институт, организованный высококвалифицированной педагогической частью. Там на одного шелапута полагалось 3–4 профессора. Шелапутин его организовал. Шелапутин — это очень крупный педагог, известный не только у нас, но и за рубежом. Он должен был подготовить директоров и инспекторов учебных заведений.

И туда, в Шелапутинский институт, определяли наиболее успешных студентов, кончивших Московский университет. Вот он учится в университете, кончает университет. Специальность — филолог или историк. Он может выбрать либо Шелапутинский институт, либо специальность, ему подходящую. А «Шелапут» готовил инспекторов и директоров гимназии. Я в Шелапутинский институт никогда не поступал. Туда было трудно поступить. То, куда я попал и все прочие, это был не Шелапутинский, а это был набор студентов, нужных, чтобы заполнить места.

После МОНО (8 и 9 класс) мы работали учителями. Я проработал учителем в общей сложности 12 лет.

А дальше было очень интересно. Вот работаешь в школе, уже как специалист. Ты еще не имеешь диплома, но работаешь как специалист, числишься как специалист.

Вот выясняется, что ты не специалист, а попал вот так, совершенно случайно. Что с тобой делать? Обратно тебя вон? Нет, это не годится. Ты должен экстерном сдать ту разницу, которая есть. Этот экстерн иногда затягивался на несколько лет, на два, на три года. Но каждого человека ценили и не выпускали из поля зрения. Вот и меня ценили и не выпускали из поля зрения. В результате я кончил Пединститут, Московский городской педагогический институт. Ему потом было присвоено имя Потемкина. Был такой министр Потемкин. Это 30-е годы. Это первый министр просвещения с высшим образованием и вообще с европейскими замашками, вплоть до того, что у него даже был кабинет — кабинет эстетики. В этом кабинете он купался, то есть принимал ванны, принимал массаж. Мы слышали об этом.

Вот так текла жизнь. Потемкин был обычный учитель, очень языкастый, который очень много разговаривал о культуре, о просвещении, о воспитании, об этике, об эстетике. Чего лучше? Вот такого нам и нужно! Его и послали за границу — дескать, вот у нас какие есть. А потом, когда он уже стал знаменит, сделали институт его имени.