В. Киселев - Месяц в Артеке

Густо-фиолетовая тень акации незаметно переползала с одной улочки на другую. Разморило, и она сама вздремнула, пока около не пристроились мальчишки в тюбетейках. Тюбетейки напомнили про Восток, про Туву, про землю мамы.

Соседи, к ее удивлению, затараторили про Крейзера. Она услышала, что дивизия генерала первой вошла в освобожденный Симферополь. Было неясно, где же успели заполучить мальчишки историческую справку. Знатоки рассуждали о том, что войска не могли ворваться в город по узкой улочке. Она прислушивалась, полузакрыв глаза, и жмурилась до тех пор, пока воображение не стало омрачать городской пейзаж. Двое прохожих постепенно запрудили тротуары и дорогу, потом они же повалили густыми толпами солдат и офицеров. На стоянке «Икарусов» загромыхали бронетранспортеры. Бабенка, семенившая с кошелкой, мигом похудела, стала старушкою и кинулась, уже без ноши, на шею ближайшему солдату, — с забинтованной головой. Контуры военных картин прочерчивались, правда, расплывчато и трудно, совсем не так, как четкие линии мирной жизни, — балетных сцен или приключений Маленького принца. Но все-таки прочерчивались. И на забинтованном виске солдата проступила кровь…

Дивизия генерала Крейзера врывалась в город около нее недолго. Опять засветились сарьяновские краски, опустел перекресток, с новой силой зазвенела птичья перекличка слетовцев-артековцев. Да, теперь уже артековцев!

Когда она дома торопливо собиралась на слет, папа то и дело повторял:

— Запомни: после Алушты будет Рабочий уголок, мы отдыхали там, когда тебе было всего пять лет. Это место твоего рисунка, который впервые нам запомнился: ты ведь начала тогда прямо с балеринок!

И через минуту снова:

— За Алуштой увидишь Рабочий уголок…

Папины справки-наставления вспоминались всю дорогу. Но когда Алушта осталась позади, море придвинулось к их «Икарусу» так близко, что все спортсмены — и она первая — с восторженными кликами поприлипали к окнам, забыв про все на свете, вбирая в себя лишь одно — блескучую голубизну. Рабочий уголок, где появились на свет ее памятные балеринки, бессовестно промелькнул поэтому где-то под горой и остался незамеченным. Про папины наказы она вспомнила снова только в сумерках, когда их автобус вдруг повернул на спуск, и Наташа с улыбкой — в ее голосе услышалась и улыбка — сказала с расстановкой: — Вот мы и доехали!

II

Чернильная тьма над морем и ослепительная столовая остались позади. Наташа сдала сборную в «Озерную» дружину, и они пошли в свой «Прибрежный» лагерь.

— Оформлю тебя завтра. Теперь первый отряд в сборе: ты последняя. Наш корпус называется «Фиалка», твоя комната десятая.

«Наш корпус называется „Фиалка“», — Наташина фраза прозвучала музыкой. Хотя Артек уже засыпал — прохожие попадались редко, — сверху действительно доносилась музыка. Они без конца лезли в гору: то лесенки, то крутые кремнистые дорожки. Вокруг все походило на феерию. Они залезали в непроглядную пряно-колючую чащобу, выбирались на площадки с гирляндами цветных лампочек. Скрытые кое-где в зарослях светильники подсвечивали зелень ярко, словно декорацию. Матовые торшеры смягчали полутьму аллей до лунного оттенка. Возникали причудливые здания, излучая сквозь деревья призрачный полусвет. Море шумело за спиной все глуше. Она поражалась, как свободно движется Наташа посреди сплошной путанки тропок и зарослей, цветочников и камней, осыпей и плит, указателей и загородок, среди магнолий, пальм и розариев. Пыхтела и повторяла про себя на все лады: «Неужели я в Артеке?», «Разберусь ли я когда-нибудь в этих дебрях?» Наташа остановилась, обернулась и сказала: — Дай чемодан. Передохни!

Они оставили шоссе, похожее на пандус. Несколько строений открылось одновременно, светясь уступами на пологом склоне. Наружная колонна ближнего корпуса легко несла на себе зигзаг лестницы. Над ее козырьком отсвечивал медно-ажурный флюгер с узорчатой строкой: «Фиалка». Достопамятное место!

Вот мы и добрались, — произнесла Наташа, ничуть не задохнувшись. По лестнице сновала ребятня с огненными язычками галстуков. «Вы почему не в корпусе? Обрадовались, что меня нет? Спать, спать, спать!»

Они взошли на верх, десятая оказалась почти в конце веранды. Сменная обувь горками громоздилась у дверей. Птичий гомон оборвался, и двадцать зрачков уставились на них, стоило только появиться на пороге.

Ох, уж эти первые минуты общего знакомства! Молчаливая оценка новоприбывшей. Неловкое освоение тумбочки и постели, муторная распаковка чемодана… Лучезарный вечер! Потому что с Ольгой они тогда и подружились.

Блекловолосая девочка, чистя зубы, близоруко разглядывала себя в зеркале возле умывальника. Они обменялись изучающими взглядами. Девочка протянула осторожно и в то же время словно давняя знакомая:

— Ты приехала? Я тебя ждала и узнала: ты Надя Рушева. А меня зовут Ольгой. Нам о твоем приезде сообщали. Я договорилась: если хочешь, моя соседка, Ритка, поменяется с тобой местами, и наши кровати будут рядом…

Утро выдалось, как из присказки: мудренее вечера. Благодаря подруге освоение «Фиалки» произошло быстро, весело. — Ты проснулась? — раздался Ольгин шепот, когда она пошевелилась, а остальные еще мертвецки спали. — Я не хочу продрыхнуть это утро. Давай удерем на крышу.

— Здесь наш солярий, — последовало разъяснение, когда они, полуодетые, выбрались на плоскую кровлю, ежась от прохлады. — Какая красотища! — вот именно, даже утром Ольга не хотела ни о чем расспрашивать, а только вытащила ее к небу и тихонько воскликнула: «Какая красотища!» И тут же поправилась: — Жирная красотища! — в этом сказалась вся Ольгина особенность.

Ночного путаного Артека как и не бывало. Узнавались пастельные оттенки Крыма. Лучи над Аю-Дагом еще не намечались. Но палевое небо за горою все же разгоралось. Силуэт медведя на утреннем восходе горбатился округло-резко. Деревья, листья, решетки возвращали себе отчетливые очертания. Там и сям в яснеющую синеву бескровно втыкались черными остриями кинжалы кипарисов. Вдали и внизу пряталось море. По дымящей голубизне на месте горизонта тянулась полоса тумана; прямолинейная, как у Рокуэлла Кента. Неподалеку, в зеленой глубине листвы, белел углом нижний корпус.

— Это «Незабудка», — пояснила Ольга.

Именно потому, что ее ни о чем не спрашивали, она рассказала Ольге многие подробности; раньше такой легкой доверительности за собой не замечала. Через полчаса они все знали друг о друге. Ну, почти все… Ольга жила на целине и тоже перешла в девятый. Ее отец славился — директор крупнейшего совхоза. Основой жизни подруга считала независимость. Давно и случайно она прочла в «Юности» статью Кассиля, увидела рушевские фото и рисунки. Вывод: «Чудесно, твои рисунки независимы!» Оставалось не совсем ясно, что значит «независимы». Может быть — неподражательны? Важнее было другое: слышать искренность утверждения.