Елена Полякова - Театр Сулержицкого: Этика. Эстетика. Режиссура

В начале восьмидесятых годов площадь перед Софией — больше городской луг, чем площадь. К концу восьмидесятых луг превращен в центр древнейшего города. Богдан Хмельницкий осадил коня, гордо вскинул голову, взмахнул булавой. Скульптор Микешин словно продолжил свой новгородский памятник тысячелетия России, сомкнул Север России с ее Югом. Прахов же трудится на окраине города. Руководит инженерами, каменщиками, художниками, восстанавливающими Кирилловскую церковь возле оврага-яра, который все знают как Бабий Яр. В Кирилловской бережно раскрываются древние фрески и пишутся новые. Но «Сошествие Святого Духа» в воплощении праховского любимца Михаила Врубеля и Богоматерь, написанная с Эмилии Львовны, жены профессора Прахова, решительно не принимаются ни лицами духовными, ни прихожанами. В каждом путеводителе по Киеву рассказывается, как прихожане, жены и дети их не желали «молиться на Лельку Прахову» и как художник был переброшен на другой объект: писал орнаменты, повторяя мотивы павлиньих перьев, когда Васнецов с подручными переводил свои эскизы во фрески Владимирского собора. Русские святые на колоннах-столпах: Александр Невский, Михаил Тверской, а над ними Богоматерь в синих одеждах держит ребенка; рафаэлевские образы и древнерусские образа — у истоков этой фрески, которую отринет Лев Толстой и его соратник в живописи Николай Ге. Это важно в истории Киева, в жизни Толстого, Ге, Васнецова, Нестерова, который девочку Лелю Прахову перевоплотит в святую Варвару — там же, на хорах. Это важно для Сулержицкого. Он работает на тех же лесах, не боится высоты и пробегов по узким трапам с рейками вместо ступенек. Следит за переливами васнецовских красок, ритмом врубелевских перьев.

Я предполагаю, что именно в эти юношеские годы состоялось знакомство Сулера с Николаем Николаевичем Ге, с «дедушкой», как называли его в семье Толстых, в училище живописи, да вообще везде, где он появлялся. Уж очень он был ни на кого не похож, кроме самого себя.

Происходивший из знатного рода, он в то же время так пренебрегает манерами, костюмом, что подчас его принимают за нищего или чудака, который притворяется нищим. Рано облысевший, рано поседевший (венчик седых волос вокруг лысины), грубая домотканая рубашка, сверху какая-то куртка или размахайка, шляпа, напоминающая украинский соломенный брыль, а часто — просто брыль, потому что Ге живет большею частью на своем хуторе под названием Сростки, что на Украине, в Черниговской области. Он всего на три года моложе Льва Николаевича Толстого, и взгляды их схожи, хотя каждый шел своей дорогой. Чем дальше, тем больше сближаются пути Ясной Поляны и Сростков. Сближаются, в основном, в отношении к религии, к официальной церкви, к Христу — человеку и Богу. Написанное Толстым в рукописях и написанные Ге картины — об одном. О Христе-человеке, который идет на смерть ради людей, перенося все мучения, уготованные ему.

Ге прославился своей картиной «Петр и Алексей». По окончании Академии Художеств Ге получил командировку за границу, для совершенствования в своем искусстве. Прервав эту командировку, он вернулся в Россию, чтобы непрерывно писать свои версии жизни Христа и его учеников. Тайная вечеря, Нагорная проповедь, цикл Распятий, наконец «Что есть истина?».

Сегодня нам кажется, что Ге читал роман Булгакова «Мастер и Маргарита» и под его влиянием написал этот живописный диалог. Римский патриций, стоящий перед оборванным человеком, разделение картины на яркий свет и темноту, в которой почти силуэтом вырисовывается иудейский проповедник. Покоренный этой новой религиозной живописью, Толстой резко отрицает все, что пишет Васнецов и его помощники во Владимирском соборе. Когда Толстой и Ге проезжают мимо собора, они демонстративно отворачиваются, в то время как помощник Васнецова Сулер работает в соборе. Могли этот юный художник не искать встречи с художником прославленным, ведущим тот же образ жизни, что и младший? Ге на своем хуторе учит крестьянских детей, раздает им книги Толстого и легко переезжает со своего хутора в Ясную Поляну или в Хамовники. Здесь для него всегда готова постель, вегетарианская еда, расположение всех поколений Толстых. Татьяна — его любимица, она и рассказала в своих воспоминаниях о всегдашней близости к ним Ге-старшего и его сыновей, Николая Николаевича (все его зовут Колечка) и Петра Николаевича, который женат на простой деревенской девушке Гапке и разделяет все труды на земле, в хлеву, на пасеке.

Поэтому принятое мнение о том, что Сулер познакомился с «дедушкой» только в училище, через рекомендацию Татьяны Львовны, можно отвергнуть. Конечно, когда он будет привозить Ге в училище, это будет продолжением прежнего киевского знакомства и устремленности Сулера к освоению идеологии и живописных поисков Ге.

Учитель живопись поправляет, одобряет, повторяет: «Да, юноша, учиться надо!». Отец радуется: «Кохане сыне! Дальше учиться надо!»

Немногое имущество собрано, перечинено-переглажено белье, испечены пироги и ватрушки в дорогу. Собраны кисти, шпатели, карандаши — все это недешево, в Москве, верно, еще дороже. Взят билет, конечно, в вагон третьего класса. Отдаляется город на холмах, театр с его чудесами, люками-провалами, полетами нимф, ариями Фра-Дьяволо и пением-пляской Кармен-Смирновой. Паровозная гарь летит в окна. Кондуктор важен, как всякий человек в форме: «Ваш билет?». Билет есть — железнодорожный. Для жизни нужен студенческий. Толстой, Кропоткин учат: государство не нужно. Но пока оно есть. В нем надо жить. Могу жить крестьянином. Хочу жить художником!

Глава 2

Волны Москвы-реки

Это листок записной книжки; она велась и в Киеве, перемежая подсчеты расходов (постоянно) и заработков (реже), списки книг, сметы трат. В Москве книжки станут насчитываться десятками — блокнотики, блокноты, тетрадочки, альбомчики: расходы, тут же услышанная фраза, поговорка, зарисовка чьего-то профиля. Киев проводил августовской жарой, запахом яблок. Москва встретила дождичком, гулом сначала Киевского вокзала, затем гулом столичного почтамта на Мясницкой, где грузили, разгружали, сортировали уймы отправлений или получений. Против почтамта — угловой дом, заходящий в Бобров переулок, угол скруглен колоннадой — ротондой с выступающим балконом. Дом, кажется, построен по проекту Баженова и заполнен сотнями студентов, десятками преподавателей, ведущих классы «головные», натурные, пейзажные. Московское училище живописи, ваяния и зодчества, куда принимают без свидетельств об образовании — лишь бы абитуриент (это латинское слово прочно прижилось и в российских учебных заведениях) подал вовремя заявление по установленному образцу и затем явился на экзамен. Не увидев себя в списках принятых плачут в закутках вчерашние гимназисты или землемеры, приехавшие бог весть откуда. Экзамен труден, экзаменаторы строги.