Андрей Ерёмин - Отец Александр Мень. Пастырь на рубеже веков

Таким образом, истоки нехристианского отношения к личности уходят далеко в историю русского самодержавия, долгого закабаления народа при крепостном строе, в беспредел «дедовщины», творившейся в дореволюционных семинариях и духовных училищах.

Историю Церкви чаще всего рассматривают как историю борьбы с ересями. Но отец Александр предлагал иное видение: для него история Церкви — это история её святости, а история святости — это история евангелизации народов.

Ей всегда противостояли те деятели, которые пытались затормозить движение Слова Божия — сжигали переводы, арестовывали библеистов, разгоняли библейские общества. Нетерпимостью и узостью отличались также церковные чиновники, которые сопротивлялись появлению новых переводов Священного Писания.

Но именно Библия стала первой книгой в истории, переведённой на иностранный язык! Тем самым всеобщий характер Слова Божия был предопределён уже в III веке до нашей эры, когда во времена правления Птоломея II Филодельфа было решено осуществить перевод священных книг Библии на греческий язык.

Этот труд, совершенный в Александрии, сделал Слово Божие доступным всему миру. Уже не только иудеи Палестины, но и те, кто жил в рассеянии, могли прочитать Библию. С этого времени провозвестие Откровения окончательно стало явлением Вселенского порядка. Ибо максимализм этого Откровения не позволяет мириться с победой Божьей правды только в отдельной стране, в отдельной национальной Церкви. Бог хочет торжества правды во всемирном масштабе. И именно Библия открывает нам универсалистский пафос христианства.

Из‑за отсутствия русского перевода простые люди в России вообще не знали Евангелия, а аристократия могла читать его только на иностранных языках. Редкие священники, которые пытались хоть как‑то приспособить Слово Божие к жизни, к современности, рисковали быть отлучёнными от сана. А потребность в таком образовании была огромной. Недаром святитель Тихон Задонский ставил своей целью заново проповедовать Евангелие. Он убедился, что даже священники не знали Слово Божие и богослужение совершали, часто не понимая, что делают. Тем более миряне пребывали в страшном невежестве.

В одном из писем Владимир Соловьев писал: «Мы не можем думать без глубокой скорби о тех условиях, которые делают науку Ветхого и Нового Завета совершенно недоступною для русского читателя, поддерживая равнодушие, невежество и дилетантизм в этой важнейшей отрасли знания…» [7]. Великий философ считал, что вера должна явиться в обществе «во всеоружии, воспользоваться всеми умственными научными приобретениями культурного человечества» [8].

Однако приобщение образованных людей к Церкви началось в России слишком поздно. Первый обмен мнениями между просвещённой интеллигенцией и представителями Церкви состоялся лишь в самом начале XX века, в кружке, организованном семьёй Мережковских. Хотя основание диалогу и было положено, члены этого кружка не являлись, как правило, воцерковленными христианами и вели разговор с церковнослужителями как бы снаружи, оппонируя им (возможно, поэтому дискуссии завязли во второстепенном).

Это было следствием того, что в XIX веке «разрыв между передовой частью общества и Церковью принял непримиримые формы» [9]. Русская интеллигенция в большинстве своём видела в Церкви не оплот просвещения и духовности, а врага — воплощение косности, имперского авторитаризма, социального индифферентизма.

И действительно, в Церкви по–прежнему торжествовала спиритуалистическая оторванность от мирских проблем в сочетании с полуязыческим бытовым культом. В ней практически не было места настоящей молитве и необходимых людям мистических переживаний. Отсутствовала и настоящая проповедь о Христе, которая предполагает наличие подлинного духовного опыта у пастырей–проповедников.

Это византийство, пропитанное ересью монофизитства и унаследованное русским православием, было в принципе, по словам В. Соловьева, противно христианскому прогрессу. Оно «желало свести религию к догматической формуле и литургическому обряду, скрывало антихристианство под личиной Православия. Такое византийство должно было в своём нравственном бессилии погибнуть под напором открытого и честного антихристианства и ислама» [10].

Кончилось это тем, что в XX веке пути Церкви и интеллигенции диаметрально разошлись, а советская атеистическая интеллигенция просто унаследовала безбожие интеллигенции русской. Только очень немногие представители образованного сословия поняли антигуманный характер грядущего большевизма и попытались сознательным участием в деле христианского просвещения изменить ситуацию в стране. К числу таких людей относятся Н. Бердяев, С. Франк, С. Булгаков, Г. Федотов, обогатившие сокровищницу российской духовности уже в эмиграции (они спаслись от сталинских репрессий благодаря тому, что их изгнали из страны в начале 20–х годов). Были, вероятно, и другие, кого мы не знаем, или те, кто погиб в лагерях, как отец П. Флоренский.

3 

«Царский режим, — утверждал отец Александр, — причинял Церкви только зло», «например, Николай I всеми силами тормозил издание первой Библии». Единственная традиция, которая сохранялась, — это традиция поддержания порядка. Казалось бы, это благо, но такая традиция, основанная на связи с царским режимом, привела к тому, что «вся Церковь страшно растерялась, когда рухнул царизм… Она как бы не могла выжить, и выжила просто чудом».

Отец Александр говорил, что Собор Русской Православной Церкви, который мог бы внести коренные изменения в её жизнь, надо было провести в начале XX века. Если бы он был вовремя созван, не было бы революции; но Николай II не разрешал его начинать, и он собрался только после февральской революции. Однако было уже поздно. Крещенный, но непросвещённый народ пошёл за теми, кто поманил его скорым благоденствием, обещанием социальной справедливости и рая на земле. Решения Собора так никогда и не были воплощены в жизнь.

После революции лик Российской империи, до 1917 года державшей Церковь в узде и носившей маску православного благочестия, видоизменился: в нём уже явно обнаружилась личина апокалиптического «зверя» (антихриста), ибо имперская гордыня — знак одержимости злым духом. Диктатура большевистских вождей объявила Церкви открытую войну. «Государственный атеизм ввёл новую веру. Место Церкви в обществе заняла политическая организация со своими квазирелигиозными заповедями и ритуалами. Одно единомыслие сменилось другим, и малейший намёк на несогласие с этой квазирелигией грозил каждому жестокой расправой» [11].