Базыр Вампилов - От Алари до Вьетнама

И сразу же заканчивал:

Ну, ек! Ну, ек! Підвела.

Эту песню, как мне говорили, отец перенял у друзей — ссыльных поселенцев, и за ним прочно закрепилась кличка «Ну, ек. Ну, ек».

— «Ну, ек. Ну, ек» в гости к нам идет, — говорили соседи, завидев издалека отца.

Отец не обижался.

Вскоре мое беззаботное существование было омрачено обрушившимся на нашу семью несчастьем.

Произошло это в православный праздник Петров день, совпавший с шаманским тайлаганом. Обычно этот праздник буряты отмечали целыми улусами. К празднику готовились заранее. Гнали молочную водку, резали баранов, телок, свиней или молочных кобылиц, смотря по достатку. Буряты-бедняки продавали даже свои сенокосные угодья, пашни или же на сезон нанимались работать на богачей. В этот день каждый хозяин обязан был принять гостей и хорошо угостить их. Почетные гости садились в юрте за столики, все остальные оставались на улице.

Праздник отмечали весело, участвовали в нем и старые и молодые. За день успевали обойти тридцать-сорок юрт. Редко кому удавалось дойти до последней юрты. На летних пастбищах их насчитывалось до восьми десятков.

Буряты трех улусов — Хиги, Зудэя и Улахана — мужчины, женщины и дети — собрались и начали обходить юрты. Подошли они и к вместительной восьмиугольной юрте богача Буглана…

Это был человек маленького роста, с бегающими глазками и редкой бороденкой. Одевался он в не по росту сшитую рубаху и широкие штаны, которые висели на нем, как на огородном пугале. Жадность Буглана была беспримерной, все батраки от него плакали. Жена Буглана, Самбар, слыла женщиной распутной, однако никто из односельчан не осмеливался сказать ей об этом, за исключением моего деда и дяди. Поэтому Самбар всегда смотрела на них косо. Рослая, в два обхвата толщиной, она могла протиснуться через дверь лишь боком. Лицо ее с тройным подбородком обрамляли иссиня-черные волосы, ниспадавшие до плеч. Платья она носила добротные, до пят. Материала, который шел на шитье одного такого платья, хватило бы, пожалуй, чтобы покрыть целую юрту. Ела она много, не уступая мужчинам. Дядя говорил, что Самбар похожа на медведя-шатуна, огромного и лохматого. Муж боялся ее как огня.

Когда Буглан и Самбар шли рядом, он доставал ей только до плеча, и она поглядывала на него сверху вниз.

Летом Буглан с сыном Базыром обычно жили в зимнике, а Самбар — в летнике и наслаждалась полной свободой. Она была моложе мужа лет на двадцать. Когда Буглан, находясь в основательном подпитии, ругал ее, вспоминая все ее похождения, она брала его за шиворот и запирала в дровяном сарае. Там он визжал как поросенок, что, впрочем, не производило на Самбар никакого впечатления. Она выпускала пленника лишь рано утром, перед дойкой коров.

Особенно часто ее навещал Жаргил Мотроев, молодцеватый парень, родственник мужа. Он постоянно батрачил у Буглана, но находился на привилегированном положении. Жаргил даже перестал ходить на сходы. Если же он появлялся там, то за ним сразу приходила Самбар и уводила домой…

Буглан и его жена долго спорили, кого из гостей принять в юрте, а кому поднести угощение на улице.

Самбар кричала:

— Пустить батраков?! Да у них не то что овцы, даже собаки несчастной на дворе не сыщешь! Что ж, они будут сидеть рядом с нами? Не выйдет!

Однако, когда гостей стали приглашать в юрту, среди них все же затесался один батрак. Но Буглан его заметил, и парня тут же вышвырнули из юрты.

Тут-то и вступился за него мой дед, который только что вместе с отцом вернулся с зимника. Я уж как-то говорил, что он всегда горой вставал за бедняков, но особенно доставалось от него зачинщикам драк.

Дед вытащил Буглана на улицу. Но за ним с топором в руках выбежала Самбар. Не успел дед увернуться, как она обухом с размаху ударила его по левой руке. Друзья повели его в ближайшую юрту, женским головным платком обмотали перебитую руку, подвесили на широком кушаке и отвезли в больницу в Черемхово. Руку пришлось ампутировать по локоть. После этого дед уже не вставал с постели. Лечение обошлось очень дорого. Отец, чтобы покрыть расходы, продал корову.

Буглан с женой, стремясь оправдаться, начали распускать слухи о том, что мой дед — завзятый хулиган, что он и раньше частенько врывался к ним в дом и избивал хозяина. Он-де бездельник, пропойца, промотал все свое имущество и скоро пустит по миру единственного сына. Кроме того, деда обвиняли в том, что он якшается с поселенцами — политическими ссыльными, которые часто собираются в его доме и доме его сына.

Наступил голодный год. Травы не уродились. Особенно постпадали аларские и унгинские буряты. Положение нашей семьи еще более ухудшилось. Обращаться за помощью было не к кому. Только дядя Василий беспокоился о нас и помогал, чем мог, несмотря на то что сам постоянно батрачил.

Дед протянул недолго. Его положили на грубо сколоченной деревянной кровати, с левой стороны у входа в юрту. На нем — пестрая рубаха, на ногах — поярковые катанки с красными точечками и заплатами из сыромятной кожи. Руки вытянуты вдоль туловища, глаза прикрыты, лицо темное. Мать деловито хлопочет вокруг покойника. У изголовья стоят наш родственник Елосой и отец. Оба тихо переговариваются. Никто не плачет. В ногах — дядя Василий. Обращаясь к матери, он говорит:

— Уведи отсюда Базырку, хватит ему тут торчать…

Мать, взяв меня за руку, уводит за перегородку. Отсюда мне слышен голос дяди.

— Ох уж эти мастера! — сердито говорит он. — Не Нашли даже подходящих тесин для гроба… Придется сколачивать из гнилых дранок. Хоть бы заранее предупредили, я бы как-нибудь приспособил хозяйские дранки для такого дела… Ведь он как-никак был главой этого дома! Да и из родственников пришел только один Елосой. Куда это годится! Ладно уж, при случае я им все припомню…

Хмурым декабрьским днем деда свезли на кладбище. Поминки были скромные. Место, где дед лежал на смертном одре, тщательно промыли керосином. Родители боялись, как бы я не заразился. Они вообще возлагали на меня большие надежды и старались уберечь от любой напасти.

Отец и мать

Мой отец был не похож на других бурят. Он был высокого роста, волосы его были черны как смоль, а когда он смеялся, на смуглом лице сверкали белоснежные зубы.

Мы унаследовали от отца не только любовь к книге и родному краю, но и большой оптимизм, доброе отношение к людям. А это немало, если учесть, что жили мы в бедности и горя хлебнули достаточно.

Отец никогда не ругался и не повышал голоса. Даже когда сердился, всегда избегал бранных слов. Он был моим лучшим наставником и советчиком, всегда старался хоть чем-нибудь порадовать меня. В этом отношении отец отличался от матери. По характеру они вообще были людьми разными. Отец всегда отмалчивался, а мать говорила не переставая и в сильном гневе не стеснялась в выражениях. Поэтому родственники и соседи старались с ней не ссориться. Особенно доставалось от нее Самбар. Мать славила ее на всю округу. Она всегда защищала отца, меня и дядю от обидчиков, так как была человеком волевым и не знала страха. Находчивая, ловкая, острая на язык, моя мать была к тому же на редкость хороша собой.