Владимир Лапин - Цицианов
Любой официальный документ имеет более или менее установленную форму и не менее стандартизованную лексику, в которой заметное место занимают обороты речи, принятые для обозначения того или иного явления. В эти обороты втискивали подчас очень разные реалии, и лишь незначительные нюансы, видимые только тренированному глазу, нередко понятные только современнику или человеку, знакомому с контекстом, несут основную информацию о произошедшем событии. Словарь мемуариста по определению неизмеримо богаче словаря чиновника; мемуаристу дозволяется выплескивать с помощью чернил свои эмоции, фантазировать, морализировать и философствовать. Читатель слышит живую человеческую речь и поневоле проникается доверием к автору, тем более что авторитет последнего покоится на прочном фундаменте статуса очевидца или даже участника событий. Особо подкупают различные колоритные подробности, словесные портреты действующих лиц, невозможные в источниках других видов. Российский читатель, воспитанный в недоверии к официальной информации, всегда склонялся к версии, предложенной мемуаристами. При этом как-то упускается из виду, что немало авторов воспоминаний являлись одновременно и составителями официальных бумаг, а их произведения, такие разные по жанру, не спорят между собой только потому, что лежат в разных архивных папках.
Мемуаристы часто побеждали чиновников тем, что имели перед последними огромное преимущество во времени. Рапорт составлялся вскоре после события, иногда даже когда оно еще не завершилось, у пишущего не было времени и возможности проверить донесения, лежащие в основе документа. Неизвестными оставались последствия события, их место в общей картине, реакция общества, начальства и т. д. Пишущий же воспоминания знал, что было «потом» и что об этом знали другие. Тучков писал свои записки в конце 1820-х годов, когда «время Цицианова» стало уже историей.
Наибольшее расхождение между официальными бумагами и воспоминаниями наблюдается при описании военных неудач: первые составлялись людьми, отвечавшими за произошедшее, и от того, как изображалось сражение, зависела их карьера. Вспоминали же с пером в руках те, кто такого груза на себе не нес, и потому перу давалась куда большая воля. Известно, что у победы много отцов, поражение же всегда сирота. Если сопоставить, например, записки участников Даргинской экспедиции 1845 года с рапортами, то совпадать будут разве что даты, фамилии и географические названия. Все остальное отличается разительно[9]. И воспоминания, и официальные документы представляют собой не только некий резервуар сведений, из которого черпают историки, но и памятники своей эпохи. Человек всегда пишет о себе и своем времени. В официальном документе эти невольные откровения крайне редко пробиваются сквозь корку канцеляризмов. В дневниках же и воспоминаниях гораздо больше свободы выражения мыслей и чувств, поэтому они больше говорят о времени своего создания.
Цицианову «не повезло» в отечественной мемуаристике уже потому, что ее расцвет относится к середине и второй половине XIX столетия. Библиографические справочники свидетельствуют о громадном разрыве в объемах и тематике воспоминаний времен «державинских» и времен «тургеневских». Этот жанр развивался по своим законам, главным из которых являлся ответ на интерес со стороны общества. В центре внимания читающей и думающей публики оказалась Отечественная война 1812 года, затмившая собой все кампании начала XIX века. Огромное значение имеет и то, что Цицианов оказался в своеобразной исторической тени, образовавшейся при складывании традиционных хронологических рамок Кавказской войны и при разрастании образа А.П. Ермолова. Не слишком повезло Цицианову и в художественной литературе. Лавры «первооткрывателя» Кавказа для российского читателя принадлежат Александру Сергеевичу Пушкину, известная поэма которого действительно оказала определяющее влияние на формирование наших представлений об этой имперской окраине. Первое же масштабное прозаическое произведение принадлежит малоизвестному литератору Василию Трофимовичу Нарежному, который после учебы в Московском университете с 1801 по 1804 год служил в Грузии главой гражданского управления в Дорийском уезде, затем вернулся в Москву и в 1829 году опубликовал роман «Черный год, или Горские князья». Этот роман — предтеча современных «мыльных опер», спасение от скуки в жанре сатиры с перенесением действия в некую землю, напоминающую Кавказ. При чтении его возникают постоянные аллюзии с «Приключениями Гулливера» Д. Свифта[10]. Автор прослужил в Грузии четыре года, из которых два пришлось на время Цицианова, но роман его никакого света на деятельность нашего героя не проливает.
О Цицианове счел нужным написать восторженные строки поэт В. Домонтович:
Помянем храбрых ветеранов,Вождей Кавказа боевых,Тебя, бесстрашный Цицианов,Погибший от врагов своих…
Но сам В. Домонтович оказался в куда большем «забытии», чем прославляемый им генерал.
Одной из причин ухода фигуры Цицианова в своеобразную «историческую тень» является характер представления о феномене, получившем название «Кавказская война». В дореволюционных энциклопедических изданиях бытовало выражение «Кавказские войны», а расширение пределов России на пространстве между Черным и Каспийским морями рассматривалось как единый процесс. Само выражение «Кавказская война», обозначавшее комплекс конфликтов с горцами, появилось в научном и общественном лексиконе только в 1860-е годы, тогда как в предшествующее время использовались выражения «покорение», «завоевание», «умиротворение», «установление владычества русских на Кавказе». Русские авторы исторических сочинений и мемуаристы называли действия горцев «восстаниями», «мятежами», «нашествиями», а собственные военные акции — «походами», «экспедициями», «действиями»[11]. В советское же время наметилось сужение границ географических и хронологических, что окончательно было закреплено в 1973 году. Большая советская энциклопедия ограничила «Кавказскую войну» хронологически 1817—1864 годами, а географически — Чечней, Горным Дагестаном и Северо-Западным Кавказом[12]. По нашему мнению, эти традиционные хронологические рамки Кавказской войны являются спорным конструктом, составленным из тезисов дореволюционной, советской и постсоветской историографии[13]. Боевые действия, которые сопровождали процесс включения Северного Кавказа в состав Российской империи, растянулись на полтора столетия: от Персидского похода 1722—1723 годов до восстания в Чечне и Дагестане 1877—1878 годов. Кавказская война длилась не пятьдесят лет, а на целый век дольше! Принятое в отечественной историографии «сокращение» этого уникального военного конфликта, соответствующее коллективное историческое представление о нем и послужили причиной того, что период Цицианова и сам этот выдающийся государственный деятель оказались за рамками масштабной картины присоединения Кавказа к России.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});