Владимир Лапин - Цицианов

Отечественный читатель познакомился с поэмой в 1822 году, когда с южных границ империи приходили известия о покорности неукротимых черкесов, о торжестве русского оружия в загадочной Азии, о появлении нового национального героя — генерала Алексея Петровича Ермолова. Последние пятнадцать строк говорили о покорении Кавказа как о свершившемся факте. Но Пушкин обладал потрясающим историческим инстинктом: показательно, что о полном умиротворении горцев он писал в будущем времени («оставит стрелы боевые…»). Поэт не знал, разумеется, что до того, как в горах умолкнет «алчной брани глас», пройдет еще несколько десятилетий, а к некоторым ущельям путники так никогда и не смогут подъезжать «без боязни».

Пушкин «зарифмовал» уже сложившуюся картину включения Кавказа в состав империи. Россия с древних времен «присутствовала» в этом регионе, доказательством чего было легендарное Тмутараканское княжество, последние упоминания о котором в русских летописях относятся к XI веку. В дореволюционных научных трудах мы не найдем ясных определений интересов России в этом крае. Их авторы предпочитали оперировать выражениями неясными, но внушительными, например: «историческое предназначение». В 1835 году увидела свет двухтомная монография П. Зубова. В ней говорилось, что русские войска «…извлекли Грузию и сопредельные ей земли, подвластные Российскому скипетру за Кавказом, из страшного анархического состояния; создали их благоустройство, политическую свободу, неприкосновенность собственности; озарили просвещением и гражданственностью; дали способ России предвидеть важные выгоды от ее Закавказских владений и заставили Персию и Азиатскую Турцию трепетать Российского оружия»[1]. Предложенная Зубовым схема с незначительными вариациями стала основой, и на ней строились сюжеты и идеологемы трудов, опубликованных в последней трети XIX — начале XX века[2]. Р.А. Фадеев, Н.Ф. Дубровин, В.А. Потто, А.Л. Зиссерман, Н.С. Дроздов, Н.В. Волконский, В.Е. Романовский и другие авторы не сомневались в том, что присоединение Кавказа отвечало государственным интересам России, было исполнением ее цивилизаторской миссии на Востоке. «Нам приходилось или остановиться у подножья Кавказского хребта, добровольно замыкая судьбы России в узкие границы Дона и Волги, или перешагнуть смело через те скалы, где носились лишь туманы, да цари-орлы… и тогда на нашем политическом горизонте открывался весь древний Восток», — писал В.А. Потто[3]. По мнению Р.А. Фадеева, «…занятие Закавказских областей не было ни случайным, ни произвольным событием в русской истории. Оно подготовлялось веками, было вызвано великими государственными потребностями и исполнилось само собой»[4]. «…России судьбой было предназначено стать властительницей этого края и положить предел тем смутам и повсеместной взаимной вражде, расшатанности всех государственных и общественных связей, которые довели богатый, цветущий, наделенный природой всеми благами Кавказ на край бездны» — слова внушительные и читателю российскому чрезвычайно приятные[5]. Здесь уместно добавить, что отечественный образованный читатель второй половины XIX — начала XX века (а именно ему были адресованы эти строки) во многом отождествлял себя с государством, ощущал сладкое чувство сопричастности с его удачами — внешними и внутренними, а недружественные действия в отношении России воспринимал как личную обиду. Жителю Саратова, Можайска и уж тем более Москвы и Петербурга было очень лестно записывать себе в актив «пролитие света» в «темное» Закавказье. Он позиционировал себя как представитель Европы, тезис о превосходстве западной цивилизации казался ему в данном случае бесспорным. Последняя оговорка не случайна, поскольку попытки европейцев акцентировать внимание на их роли в просвещении самой России вызывали у россиян чувство острого раздражения. Согласно схеме, составленной историками империи, Петр Великий, выполняя «историческое предназначение», решил стать посредником между Западом и Востоком, оценил великое значение Каспийского моря как пути в центр Азии. Преемники царя не смогли продолжить его дело, и только при Екатерине II Россия вновь вернулась к выполнению своей исторической миссии. При этом акцент был сдвинут на помощь братьям-христианам. Присоединение Грузии привело к войне с горцами, которые постоянно нападали на новые владения империи, препятствовали их связи с европейской частью страны. Создается впечатление, что именно эта «предначертанность» включения Кавказа в состав России негативно сказалась на внимании к людям, которые потратили на это свою жизнь.

Характерно, что Пушкин посчитал необходимым приложить комментарий к упоминанию о подвигах князя Мстислава Владимировича, который правил легендарным Тмутараканским княжеством. Судя по отсутствию других авторских примечаний, все остальное представлялось понятным тогдашней читающей публике. По преданию, когда Мстислав пошел войной на кочевавшее в кубанских степях племя касогов, их предводитель Редедя предложил ему не лить кровь дружинников, а решить исход боя в поединке. Долго боролись два богатыря, но, в конце концов, дав обет в случае победы построить церковь во имя Богородицы, Мстислав одолел Ре-дедю. Это событие было «обязательным сюжетом» в исторических сочинениях о древней Руси подобно рассказу о расправе княгини Ольги с древлянами или походу князя Игоря Новгородсеверского на половцев. Слова об изменах и гибели россиян «на ложе мстительных грузинок» — намек на судьбу князя Юрия, сына Андрея Боголюбского. Потерпев неудачу в междоусобицах, он скрывался в половецких становищах, откуда судьба его привела прямо в опочивальню грузинской царицы Тамар (Тамары). Юрий в 1185 году обвенчался с легендарной закавказской правительницей, возглавил ее войско и успешно бился с врагами своего нового отечества. Однако в пьяном виде он дерзал оскорблять царицу и вообще чинил всякие безобразия. Тамара расторгла брак и попыталась отправить князя в Константинополь, но тот вернулся в Грузию и поднял мятеж против своей бывшей супруги. У царицы оказалось больше сторонников, Юрий потерпел поражение, не успокоился, сделал еще одну попытку завладеть троном — и опять неудачно.

Петр Степанович Котляревский стал в пушкинскую эпоху «лицом» войны с персами, подобно тому как фельдмаршал М.И. Кутузова превратился в один из символов Отечественной войны 1812 года. Котляревский довел до победного конца дело, начатое Цициановым. Важным также стало то, что он — первый российский военачальник, получивший всероссийскую известность за подвиги на Кавказе, «на Востоке». До того времени свои лавры полководцы добывали на полях европейских сражений. Четвертое лицо на пушкинском историческом полотне более чем узнаваемое — Алексей Петрович Ермолов. В национальной памяти именно он — покоритель Кавказа. Мы вернемся к этим генералам-кавказцам в конце книги, когда станем подводить итоги деятельности П.Д. Цицианова на фоне того, что произошло на пространстве между Черным и Каспийским морями уже после его гибели. Таким образом, великий поэт «врезал» в историческую память россиян четыре имени, неотделимых от завоевания одной из важнейших частей империи.