Павел Яковенко - Харами

Последний десяток зеленых деревянных ящиков пришлось обслуживать уже при свете паркового освещения. Но его явно не хватало, и тогда машины включили фары - с их помощью основная задача была выполнена, Вася вытер пот со лба, я перевел дух, а Швецов повернулся к "шишиге", на которой приехал в парк, и приказал доставать цинки с патронами. Раздача боеприпасов заняла еще полчаса. Я снарядил магазины, забил пачками подсумок, покрутился на виду у Швецова еще минут десять; он ничего мне не сказал, и я со спокойной душой отправился смотреть футбол в караульное помещение.

Вована сменил Славик - к этому типу я вообще мог зайти в любое время дня и ночи - зря что ли проучились вместе целых пять лет - а там уже набилось десятка два офицеров. Все оказались завзятыми болельщиками. Тогда я совсем расслабился: не стал бы Жарин всех выгонять из караулки в такой момент.

Болгары обули немцев со счетом три - два, и я довольный ушел спать.

В парке не прекращались шарахания, слышался невнятный гул голосов, непонятных звуков, то и дело загорались и гасли огни в кабинах - жизнь продолжалась и ночью. Но не для меня - у меня слипались глаза, очень хотелось забраться в теплую кабину и уснуть. Пятницкий уже спал, он даже не пошевелился, когда я распахнул дверцу со своей стороны. Намучился парень за день, вот и предавался сладкому упражнению сна в немыслимой позе. Мне тоже пришлось минут пять покувыркаться, пристраиваясь то так, то этак в сидячем положении, пока вроде бы все не устроилось. Тогда я закрыл глаза и провалился в темноту без звуков и сновидений.

Сознание вернулось в меня мгновенно. Я резко выпрямился. Туманное дождливое утро представило окружающий мир в немыслимой резкости видимых предметов. Я протер глаза, но не покинул кабины - а куда, собственно говоря, мне было идти? Мочевой пузырь меня не тревожил, есть не хотелось, Пятницкий мирно, как кот, посапывал рядом, а ни Швецова, ни Васи нигде не было видно.

Я снова закрыл глаза. Нет, не получается. Пришлось снова уставиться на пейзаж за окном: на каменный забор поносного цвета с ржавой колючей проволокой на верху, на зеленую траву с пролысинами, откуда нагло лезла в глаза желтая бесплодная глина, на открытые парковые ворота, где стоял кто-то в выгоревшем камуфляже.

Проснулся Пятницкий, посмотрел на меня полусонными своими мечтательными глазами, открыл дверцу, откуда в кабину ворвался свежий прохладный воздух, и убежал на оправку. Он убежал, а я остался.

Швецов подошел откуда-то сзади.

-- Скажешь своему водиле, чтобы держался за передней машиной - куда она, туда и он. Примерно через двадцать минут тронемся.

Темные круги под его глазами и резкий кислый запах не оставляли сомнений, что ночь он провел хорошо: содержательно и полезно. Швецов пошел дальше, стараясь не делать резких движений, а Пятницкий вернулся, выслушал мои указания, молча кивнул, и снова закрыл глаза.

Через полчаса тронулись...

Если через много лет у меня спросят, не жалею ли я о том, что поехал на Харами, я, не колеблясь, отвечу: "Нет! Никогда в жизни не пожалею об этом, потому что в этом походе я видел горы!". Горы...

Словно стесанные гигантским топором, обнажившие свою каменную утробу, свысока смеющиеся над нами, похожими на букашек, нависали они над серпантином дороги. По другую сторону, внизу, в пропасти, стремительный поток воды гремел и ярился, сверкая ледяной водой.

Дома в горных аулах карабкались один на другой, напоминая соты. Вездесущие мальчишки, закутанные в паранджу женщины и молчаливые старики сопровождали странными взглядами нашу тягучую колонну.

Внезапно появлялся сосновый лес, украсивший своим присутствием склоны, и тогда мне, как какому-нибудь восторженному живописцу, хотелось нарисовать картину. Но что мечтать - я не художник и никогда им не буду.

Тучи и сырость остались позади - внизу. Здесь же поднималось жаркое солнце, делая окружающий пейзаж ярким и сверкающим до боли в глазах. Порой мои глаза выхватывали глубину пропасти, по краю которой скользила техника, и на мгновение мелькала безумная мысль - а что если полететь туда, в эту страшную и манящую бездну. После этой мысли тут же возвращался ужас, охватывал сердце когтями, невольно отбрасывал тело от дверцы и заставлял поеживаться.

Серпантин кончился, мы свернули куда-то, где горы были со всех сторон, и тогда как звон будильника, вырывающий человека из царства прекрасных, или кошмарных, но все же грез, раздался яростный треск очередей. "Шишига" резко затормозила, Пятницкий судорожно одевал бронежилет и напяливал на голову каску, а я передернул затвор у автомата, и, будучи в бронежилете с самого начала путешествия, сразу выпрыгнул из кабины и помчался к передовой машине нашей батареи - к Швецову, так как ни рации, ни даже карты у меня не было.

Бежать пришлось довольно долго, но не успел я преодолеть даже половины расстояния, как звуки стрельбы также резко оборвались, как и возникли. У машины Швецова стояли Рац и Базаев.

-- Что случилось? - спросил я, преодолевая одышку.

Мне ответил как всегда сосредоточенный и всезнающий Вася:

-- Этот осел Косач увидел наших разведчиков, пробиравшихся по высоте, принял их за дудаевцев и открыл огонь. Хорошо, что Косач такой косой, всего лишь ухо разведчику оцарапал.

-- А чего тогда стоим?

-- Да вот, комбат спасает Косача от командира разведроты - тот его пытается выволочь из машины и расстрелять на месте.

Мы постояли еще минут пять, когда передние машины тронулись, я остался на месте, и запрыгнул в свою кабину, когда Пятницкий поравнялся со мной. Ему было очень стыдно за свой недавний испуг. Но я подбодрил его:

-- Ты каску сними, она тебе сейчас не нужна, а вот броник оставь. Мы скоро въедем в места опасные, а там мало ли что - и одеть не успеешь.

После пережитого страха, глядя на мое спокойное лицо, он подчинился беспрекословно. Так часто бывает - беспечные, расползающиеся во все стороны как тараканы, солдаты в минуту смертельной опасности собираются вокруг офицеров. Они ждут указаний "что делать?" в момент, когда их небольшой опыт не дает им ответов. А собственно, для чего еще нужны офицеры?

Чем дальше мы продвигались в глубь гор, тем сильнее растягивалась наша колонна. Состояние техники, мягко говоря, не внушало особого оптимизма. Периодически то та, то другая машина останавливалась, к ним подъезжала техническая помощь, следовавшая в аръергарде колонны, и техники из ремроты пытались хоть что-то сделать. У нас в минометке пока все шло относительно благополучно: ни одна машина не остановилась, все так и шли друг за другом, а стоявшую на обочине технику других подразделений расчеты в кузовах провожали насмешливым свистом.