Владислав Дворжецкий. Чужой человек - Елена Алексеевна Погорелая
Оттуда в 1937-м, едва успев до безжалостного закручивания гаек (читай: лагерных сроков) во время большого террора, вышел из заключения – профессиональным актером.
Со знаменитой пометкой в паспорте «минус сто», означавшей запрет на проживание в крупных городах, конечно, о работе в Киевском театре (под Киевом, в Ирпене, жили родители) нечего было и думать. Вацлав Дворжецкий подался в местечко Белая Церковь неподалеку от Киева, однако отдел местного НКВД сразу дал понять главному режиссеру театра, что этого артиста брать нежелательно. Что делать? Жить с родителями невозможно: по стране начинаются чистки, освобожденный из лагеря, да еще и без прописки, автоматически попадает под подозрение, в семейную квартиру в Ирпене регулярно наведываются «из милиции». Дворжецкий, устроившийся было работать слесарем в мастерскую, бросает всё и перебирается в Харьков к сестре. Там, кажется, удача успевает ему улыбнуться: в местном рабоче-колхозном театре требуются артисты, Вацлав, с ходу согласившийся на любые гастроли и на любую зарплату, неприхотливый, работоспособный, красивый, талантливый, приходится в РКТ № 4 вполне ко двору. Жаль – ненадолго… Ровно через месяц начальника управления культуры, который пригласил Дворжецкого на работу, арестовали и молодому актеру снова пришлось уезжать, то есть – бежать.
Уехал. Перебрался в ближнее Подмосковье – теперь к двоюродной сестре, на станцию «Заветы Ильича». В «Заветах…» – всё заново: «Подрабатывал на дачах. Крыши, заборы ремонтировал, дрова пилил…» Непролазная грязь, заплеванные электрички, отсутствие поблизости каких-либо, хоть рабоче-крестьянских, театров оптимизма не добавляли, однако на дачных сезонных работах (после революции участки в этом районе распределялись в основном по старым большевикам) удавалось заработать немного денег. Видимо, выжав, что было возможно, из этого заработка и опасаясь оставаться дольше, чтобы не подставить сестру (женщину очевидно бесстрашную, раз у нее хватило духу приютить у себя в доме брата – «советского каторжника»; впрочем, что-что, а бесстрашие у Дворжецких было в крови), Вацлав вновь уезжает – на этот раз туда, где никогда не был, а именно – к северу от Кремлевской стены.
Ходу, думушки резвые, ходу!
Слово, строченьки милые, слово!
В первый раз получил я свободу
По указу от тридцать восьмого…
От тридцать девятого в нашем случае, но все равно – всё те же лютые предвоенные годы, когда самое страшное ждет впереди.
3
…Итак, отец – бывший политзаключенный, выпущенный на волю с пометкой в паспорте «минус сто» и не имеющий права жить в больших городах, а значит, естественно, – играть в столичных театрах. Мать – Таисия Владимировна Власенко, по сценическому псевдониму – Рэй, выпускница Ленинградского хореографического училища А. Я. Вагановой 1935 года, балерина и хореограф. После Вагановского училища то ли по распределению, то ли по каким-то иным причинам уехала в Омск. Ее сопровождала мать, в Ленинграде осталась ее сестра, тоже связанная если не с балетом, то с танцевальным искусством: в 1970-е годы Владислав Дворжецкий будет советовать своей подруге, партнерше по съемкам в «Беге» Татьяне Ткач, записаться к его тетке на танцевальную гимнастику для беременных. «Стройная, красивая, серые глаза, короткая стрижка, голос с хрипотцой», – влюбленно рассказывали о Таисии Владимировне ученицы из местного Дома пионеров.
Они познакомились зимой на излете 1937 года, когда Вацлав Дворжецкий приехал в Омск в осеннем пальто и без денег. Позже он вспоминал, что, отчаявшись устроиться на работу в Центральной России, просто ткнул пальцем в географическую карту СССР, «стараясь метить повыше и поправее», – так и оказался в Сибири. Сразу по приезде в привокзальной забегаловке случайно столкнулся с бухгалтером Дома колхозника. Тот пригласил приезжего за свой столик и заодно рассказал, что новому омскому Театру юного зрителя (открывшемуся 15 мая 1937-го и с тех пор испытывавшему острую нужду в подготовленных кадрах) требуются профессиональные артисты.
На следующий же день Вацлав Дворжецкий «был принят в омский ТЮЗ актером с окладом в 405 рублей»[12].
Сегодня кажется невероятным, что вчерашнего политзаключенного, осужденного по статье 58.10 за групповую (!) антисоветскую деятельность, в принципе могли взять на работу в театр. Но здесь нужно помнить, что каторжная Сибирь до поры до времени была фактически островком свободы в Советской России. Дальше Сибири не сошлют, а Сибирь – родной дом, поговаривали омичи. К ссыльным и спецпоселенцам тут притерпелись: по воспоминаниям старожилов, в 1930-е «в городе были те, кто сидел, и те, кто их охранял. Больше здесь никого не было, не было и никаких театральных традиций. Создание омского театра началось с ТЮЗа и Вацлава Дворжецкого. Он был колоссально начитан, эрудирован, у него было чувство вкуса, стиля и умение организовать людей. И вот это – самое главное, потому что в городе без театральных традиций создать театр было крайне сложно, но он смог»[13].
Он смог создать и семью. Юную балерину-петербурженку, оказавшуюся в Омске, видимо, не от хорошей жизни (о корнях Владислава Дворжецкого с материнской стороны известно мало, но, как бы то ни было, «бывшим» оставаться в Ленинграде в 1930-е сильно не рекомендовалось), биография молодого актера не испугала, и в том же 1937 году они расписались.
Жили, как и все в то время, бедно, страстно, увлеченно, взахлеб. Много работали: жена вела балетные мастерские при ТЮЗе и при Доме пионеров, руководила нехитрыми танцевальными постановками в детских спектаклях. Муж был занят во всем тюзовском репертуаре – от «Хижины дяди Тома» до «Недоросля», от «Снежной королевы» до «Парня из нашего города», а кроме того, выезжал на гастроли в область, участвовал в предвыборной агитации, проводил праздники и различные массовые мероприятия. Около 1940 года согласился поработать в Таганрогском драматическом театре, еще с XIX века славившемся своей оппозиционностью: сто лет назад, в декабре 1845-го, поставил запрещенное цензурой грибоедовское «Горе от ума», в 1895-м – толстовскую, и тоже запрещенную, «Власть тьмы», а в середине XX века не побоялся пригласить на работу бывшего заключенного. Там – южное море, там – перспектива когда-нибудь выбраться из сурового Омска и перевезти семью ближе к теплу, к фруктам, ближе к родителям… Таисия с маленьким сыном ездили к Вацлаву в Таганрог. Правда, однажды поездка чуть было не обернулась бедой: ребенок в пути тяжело заболел, и к разгулявшимся на улице подросткам Вацлав вышел со словами: не шумите, у нас здесь умирает маленький мальчик.
Так лейтмотив то
