Озаренные - Леонид Михайлович Жариков
Под вечер врагам удалось ворваться на рудник, и они стали рубить шашками всех, кто попадался под руку, приговаривая: «Вот вам свобода, вот вам коммуна!»
Оставшихся в живых углекопов окружили и приказали коммунистам выйти из строя. На мгновение замерли ряды защитников. Есаул Чернецов повторил приказание, и тогда шахтеры всей шеренгой, как стояли, плечом к плечу, шагнули вперед.
— Ах, так... Все коммунисты? Ну все и отправляйтесь на тот свет!
Хлестнули в упор пулеметные очереди, началась дикая расправа. Штыками выгоняли из землянок женщин и детей, швыряли бомбы в ствол шахты, чтобы не вышли даже те, кто работал под землей.
Калединцы разгромили рудник, сожгли контору. Чернецов велел снять с кочегарки гудок, чтобы навеки онемела шахта. Гудок бросили в глубокий шурф и следом столкнули в ствол пустую вагонетку... Но в ту же ночь, перепугав карателей, загудел в тревожной тьме знакомый хрипловатый ясиновский гудок.
В слепой ярости Чернецов приказал выкатить пушку, и казаки стали бить по шахте прямой наводкой, чтобы даже стены превратить в руины. Стреляли до тех пор, пока гудок не захлебнулся в предсмертном крике и не умолк. Но предание гласит, что с той поры каждую ночь, точно стон, точно песня, зовущая в бой, гудел и гудел в степи раненый шахтерский гудок. И люди верили: борьба не кончилась, победа придет.
В тот печальный декабрьский день погибло на Ясиновском руднике сто восемнадцать углекопов, и только одному удалось спастись. Когда враги уводили на казнь последнюю группу, шахтер оттолкнул конвойного, а сам бросился с шаткого мостика в речку. Калединцы стреляли вслед, но шахтеру удалось скрыться. Этим смельчаком был парнишка-коногон Митрофан Плетминцев.
* * *
Никогда не умрет народный подвиг. И хотя нет уже в степи старого Ясиновского рудника, память о его беспримерном героизме жива. На земле, политой рабочей кровью, появились новые шахты, и среди них молодая шахта «Ясиновка № 1».
Здесь и встретились старый горняк Митрофан Плетминцев и его ученик Иван Никитченко.
Плетминцев работал крепильщиком по ремонту. И случилось так, что неопытный селянский паренек Иван Никитченко, только что прибывший на шахту, попал под его начальство: на первых порах подавал инструменты, подтаскивал крепежные стойки.
Все было незнакомым для Никитченко в шахте. И старый его учитель горняк не был похож ни на кого из людей, каких встречал Иван в своей жизни. С виду молчалив и строг, на лице, тут и там, синеватые вкраплины от угля, придававшие старику еще большую угрюмость. Но был он добрым в душе, любил шутку и к людям относился с ласковой строгостью.
Однажды закончили они работу, и пошел Иван к стволу, решив, что Плетминцев его догонит.
Под стволом долго ждал старого горняка, а тот все не шел. Иван забеспокоился и вернулся назад. Давно выехали шахтеры на‑гора́, нигде ни души, а в темноте штрека светился огонек. Плетминцев работал, постукивая топором, заменял сломанные крепежные стойки.
— Митрофан Яковлевич, что же вы отдыхать не идете?
— Да вот, шел мимо, вижу, пара ненадежная стоит, решил подбить ремонтину, а то как бы не случилось беды...
— Но ведь здесь участок не наш.
— Для меня в шахте нет чужих участков. Все мои...
Молодому шахтеру стало стыдно, когда подумал, что сам не остался бы доделывать чужую работу.
Так и не разгадал тогда Иван душу старого горняка. Но потом ему сказали: «А ты знаешь, с кем работаешь?»
Когда впервые услышал Никитченко о гибели ста восемнадцати углекопов, захотелось Ивану спросить у Плетминцева, как ему удалось спастись из-под расстрела, но не решался, потом преодолел робость и спросил.
— То было давно и неправда, — отшутился старый горняк, но по его мирному тону Иван догадался: правда.
Однажды Плетминцев повел своего ученика на развалины бывшего Ясиновского рудника.
Старый товарищ Митрофана Яковлевича, свидетель боевой юности, Скиба Иван Егорович жил у самых терриконов заброшенного рудника, буквально во дворе бывшей шахты. Его домик примыкал к буграм красной породы, размытой дождями, густо заросшей бурьяном и колючками. Домик был старинной кладки, напоминал шахтерскую нарядную. А на крыше маячила примета нынешних дней — телевизионная антенна. Во дворе играли дети — внуки Скибы.
Друзья давно не виделись. Скиба с подчеркнутой важностью протянул Плетминцеву руку:
— Здоров, сын царев свет министров!
— Здравствуй, пан ясиновский. — Плетминцев окинул взглядом деревянные сарайчики, примкнувшие к дому, садик с редкими яблонями, кукурузой, грядками красного перца и доцветающими подсолнухами, — Живешь как на курорте.
— Живу. Уцепился старыми корнями за породу. Вон и дубок еще отцовский цел, растет на камне.
— Вижу, — сказал Плетминцев. — Даже скамеечку пристроил для приема гостей.
— Точно, пресс-конференции здесь провожу. А как иначе? Один я здесь остался — «потомок Чингисхана». Помнишь, картина такая была?
— Я помню другое: вон там стояло «питейное заведение» Василя Марьянко, кровосос был, торговец. А чуть подальше — погребок Антонова...
— Этот был наш, — сказал Скиба. — У него в подвале тайные сходки устраивали.
Старики будто не замечали Ивана Никитченко. Не спеша бродили по памятным местам, вспоминали прошлое. Иван не обижался. Он стоял на берегу ручейка: должно быть, это и была та самая речушка с шатким мостиком, здесь прыгнул в воду коногон Плетминцев. Не дался врагам.
Время уносит все: и хорошее и горькое, буйно зарос чертополохом, завален ржавыми рельсами древний ствол Ясиновского рудника. Где-то здесь стоял на терриконе красногвардейский пулемет и развевался на ветру самодельный красный флаг...
Обнажив головы, остановились горняки над заброшенным стволом — печальной памятью прошлого.
— Вот они, следы моей юности... — сказал Скиба глухо. — Мне иногда чудится наш ясиновский гудок. Помнишь, какой переполох он наделал?
Плетминцев молчал, хмуря лохматые брови.
— Да... Здесь наши потери и наши победы.
Волнение старых шахтеров невольно передавалось Ивану Никитченко. Молодому горняку почудилось даже, что он слышит отдаленный стон ясиновского гудка. А в степи маячили черные пирамиды новых шахт, желтели поля скошенных хлебов, поблескивало на солнце Нижнекрынское водохранилище, звенел кудрявый дубовый лесок вдоль балки, может быть, тот самый, что спас от смерти коногона Митрофана Плетминцева...
Запомнилась Ивану та прогулка в прошлое. С того дня стал молодой шахтер смотреть на жизнь по-иному, как сам говорил — глазами революции.
* * *
Трудно шлифуется шахтерский
