Евгений Решин - Генерал Карбышев

Из Омска мы возвратились опять в степь, и вот теперь проживаем в Каркаралах, откуда я и пишу тебе.

Описывать тебе нашу степную жизнь было бы излишне потому, что ты с ней сам был примерно знаком. В ней пока ничего не изменилось. Все та же дичь и тоска смертельная…».

Тоска смертельная! Почему же? Почему ничего не изменилось и каких он ждал перемен? Чего вообще желал и к каким «райским садам» стремился?

Вот что мы узнаем из дальнейших строк.

«…Отец твой пишет, что ты поступил уже в университет. Слушаешь лекции. Но главное он не сказал, то есть, по какому факультету ты проходишь курс. По юридическому ли, как ты раньше желал, или по другому какому. Я полагаю, что ты не изменил свое желание и поступил на этот факультет. Впрочем, как бы то ни было, я от души желаю тебе полных успехов в благом твоем намерении посвятить себя наукам и надеюсь, что добрые порывы твои не охладеют, а более разгорячатся при общем стремлении современной молодежи учиться…

Да, теперь наступило такое время, когда ученая молодежь не останется в накладе, а пойдет все вперед да вперед…

Из письма Дмитрия Афанасьевича видно также, что ты ждешь меня в Питере. Да, если бы не сложились так мои обстоятельства, то есть если бы я нынче не женился, то, наверное, был бы теперь в Питере, я был бы, может, вместе с тобой, жили бы на Васильевском…».

Канцеляристы продолжали вписывать в послужной список Михаила Ильича Карбышева повышения, поощрения, награды. На его груди блестели ордена Станислава, Анны третьей степени, медаль за участие в баталиях 1855–1856 годов.

Но мрачноватое облачко тоски и внутренней неудовлетворенности постепенно разрасталось в грозовую тучу, заслоняя блеск полученных наград. Он недоволен собой. Иначе могла бы сложиться его судьба. Он принадлежал к поколению казаков, у которых с новой силой и по-новому пробудилось свободолюбие Ермаковой вольницы.

Еще одна характерная деталь. Михаил Ильич увлекся фотографией — это было редким пристрастием. Аппараты стоили очень дорого, отличались сложным, хитроумным устройством. Процесс проявления и печатания снимков не мыслился без специальных знаний.

В одном из писем в Питер, все к тому же племяннику-студенту, Михаил Ильич напоминает: «…до сих пор не бросаю намерения позаняться фотографией и непременно хочу для этого поехать в столицу, только теперь поеду уже не один, а с женой, которую тоже хочу поучить чему-нибудь доброму. Во всяком случае раньше будущей осени отправляться мне отсюда нельзя, а осенью непременно хотелось бы приступить к исполнению давнишнего своего желания, побывать на Неве, посмотреть, как живут люди, и поучиться чему желаю».

И еще одна приписка с важным поручением: «Р. S. Не можешь ли ты, Саша, достать и прислать мне фотографическую химию? Хочу постепенно ознакомиться с искусством фотографии».

Между тем и семье появился первенец Владимир. Побывать в столице супругам, к сожалению, так и не пришлось.

Семья росла. Вслед за Владимиром родились Софья, Михаил, Евгения. Когда старший сын достиг школьного возраста, Михаил Ильич по болезни уволился из Иррегулярных казачьих войск и перебрался со всей семьей в Омск.

Сперва он поступил помощником бухгалтера в губернское акцизное управление Западной Сибири. Там ему, однако, не сиделось на месте. Он поменял спокойную кабинетную должность на суетную и кочевую. Отправился младшим смотрителем на Карасукские соляные озера.

В Омске он появлялся изредка, наездами. Большую часть времени проводил на промыслах и в той же степи, куда, несмотря на «дичь и тоску смертельную», его манило и влекло, как плененную птицу из клетки на волю, на простор.

Опять-таки — почему?

Там, в степи, он находил применение своей неистраченной энергии, своей мятущейся деятельной натуре. Там осваивались земли. Кочевники приобщались к оседлому, образу жизни. Смельчаки-краеведы вели разведку природных сокровищ края. На озерах промысловики добывали соль. За нею приезжали из ближних и дальних мест чумаки, крестьяне, рыбаки.

А в Омске Михаилу Ильичу было тоскливо. «Человек в Омске, — писал о той поре журнал „Сибирские вопросы“, — ценился только как поручик, генерал, статский советник. Город без общества, без общественной жизни, город сослуживцев, зараженных формой, инстанцией… Омск ничего не производил. Канцелярский и военный, он не мог жить без плошек для иллюминаций и свеч для канцелярий: три завода заботились об этом».

Известный путешественник и ученый Григорий Николаевич Потанин, к слову сказать, также окончивший Сибирский кадетский корпус, называл Омск «тщедушным городом Акакиев Акакиевичей».

А семья все росла. Появились на свет еще дети, но жить остались только двое мальчуганов — Сергей и самый младший Дмитрий.

Михаил Ильич высоко ценил образование, науку. Но служба вдали от дома и семьи на протяжении многих лет подавала ему возможности воспитывать по своему желанию и разумению четырех сыновей и двух дочерей. Столь же мало занималась ими и мать, Александра Ефимовна. Она была женщиной болезненной и слабой, и дети пользовались относительной свободой, чувствовали себя «вольными казаками».

Но Михаил Ильич все-таки сумел направить детей по верному пути. Он увлек их учебой, привил вкус к литературе, заронил в их сознание свободолюбие.

Влечение к науке, литературе, запретные мечты о вольнице в семье одной из боевых казачьих династий корнями уходят в Сибирский кадетский корпус.

Несколько поколений молодых Карбышевых вышло на самостоятельную дорогу из его стен. Кто же их воспитывал? Чье влияние прослеживается в поведении, в направлении мыслей Михаила Ильича и его детей?

Прежде всего это Н. Ф. Костылецкий, преподаватель русской словесности. Он раскрывал кадетам не только поэтическую прелесть, но и взрывчатую силу произведений русских классиков, всегда объявлял себя горячим почитателем Белинского. Революционно-демократические идеи неистового Виссариона молодой педагог излагал с таким воодушевлением, что многие кадеты искренне видели в нем самого опального критика, скрывавшегося под чужим именем.

В конце концов стараниями фискалов крамола педагога дошла до генерала. Увещевания, угрозы, дисциплинарные взыскания — ничто не помогло. «Костылецкий, — как пишет его биограф академик А. К. Моргулян, — оставался до конца жизни стойким борцом против крепостничества, верил, что придет час свободы. Это был человек кристальной чистоты, всегда смело стоявший за правду. Он с убийственным сарказмом говорил о крепостнических порядках в России, о несправедливости и косности, с которыми надо бороться… Впоследствии за открытую пропаганду освободительных идей Костылецкий был уволен из кадетского корпуса и умер в большой нужде».