Юрий Сушко - Альберт Эйнштейн. Во времени и пространстве

Из Цюриха Альберт по-прежнему отсылал свое грязное белье Мари. И девушка покорно исполняла странную прихоть былого возлюбленного, передавая назад с оказией или по почте аккуратные посылочки с идеально выстиранным и отглаженным бельем.

Зная, насколько крепко заражена верная Милева вирусом ревности, Альберт на всякий случай лукаво сообщал ей о своем отношении к этой девушке из Аарау: «Сейчас я защищен крепостными стенами своего спокойствия и чувствую, что я почти в безопасности. Но я знаю, что стоит мне увидеть ее еще несколько раз, и я утрачу контроль над собой. Я в этом уверен и боюсь этого как огня».

Дабы сохранить добрые отношения с четой Винтелер, некогда приютивших его, он обратился к фрау Паулине, «матушке № 2», с любезными и донельзя туманными объяснениями по поводу несчастной Мари: «Я испытываю своеобразное удовлетворение оттого, что сам отчасти разделяю боль, которую причинило нашей милой девочке мое легкомыслие и непонимание того, насколько она хрупка и ранима. Напряженная интеллектуальная работа и стремление постигнуть замысел Господа – эти дарующие силу и утешение, но бесконечно строгие ангелы, которые проведут меня невредимым сквозь все несчастья. Если бы я мог поделиться их утешительными дарами с нашей милой девочкой! И все же – какой это странный способ переносить жизненные бури: в минуты просветления я кажусь себе страусом, прячущим голову в песок, чтобы избежать опасности. Человек создает себе крошечный мир, и каким бы жалким и незначительным это мир ни был по сравнению с вечно переменчивым величием подлинной жизни, человек чувствует себя в нем чрезвычайно большим и значительным, в точности как крот в своей норе. Но стоит ли очернять себя, если это, когда потребуется, сделают другие?..»

Мари страдала, и, в конце концов, напереживалась до такой степени, что даже угодила на лечение в психбольницу. К счастью, скоро поправилась. Потом вышла замуж и даже родила сына, который, как ей казалось, был очень похож на неверного, но такого милого Альберта…

А вот у Милевы, как оказалось, был тот еще, мужской характер. Узнав, что знаменитый и неприступный Гейдельбергский университет наконец снял табу, соизволил открыть свои двери и впустить наконец женщин в науку, она без всяких сомнений оставила Цюрих и отправилась в Германию.

Душевные, возвышенные разговоры с Альбертом теперь Мицца вынужденно продолжала уже в эпистолярном жанре: «Я сомневаюсь, что человек неспособен постигнуть понятие бесконечности, потому что таково устройство его мозга. Он понял бы, что такое бесконечность, если бы в юные годы, то есть тогда, когда формируются его представления и способности к восприятию, ему позволили дерзко устремить свой ум в просторы мироздания, а не удерживали бы его дух, как в клетке, в пределах интересов к земному или, хуже того, в четырех стенах застойной провинциальной жизни. Если человек способен поразмышлять о бесконечном счастье, он должен уметь постигнуть бесконечность пространства – я думаю, второе куда проще сделать…»

Находясь на вынужденном расстоянии, Альберт писал ей: «Как мог я только жить раньше, ты мое маленькое всё. Без тебя мне не хватает уверенности в себе, страсти к работе, и жизнь не в радость – короче, без тебя мне и жизнь не жизнь». Сообщая возлюбленной о своих научных изысканиях, Альберт постоянно сбивался на лирический лад: «Я изучил также прекрасные места из Гельмгольца по поводу атмосферных движений – от страха перед Вами и, между прочим, к собственному удовольствию. Сразу же добавлю, что я хотел бы вместе с Вами просматривать всю историю… Когда я читал первый раз Гельмгольца, я не мог поверить, как не могу до сих пор, что Вы не сидите со мной рядом. Совместно работать с Вами я нахожу прекрасным и полезным, работа идет спокойнее и кажется мне менее скучной».

В своих любовных посланиях он иногда называл ее «Долли», а она его – «Джонни».

«Мой милый Джонни, потому что мне так дорог и ты так далек от меня, что я не могу тебя поцеловать, я пишу тебе, чтобы спросить, нравлюсь ли я тебе так же, как ты нравишься мне? Ответь мне немедленно. Целую тебя тысячу раз. Твоя Долли».

Сразу после зимнего семестра «маленькая беглянка» все же вернулась из Гейдельберга назад, в Цюрихский политехникум, или скорее – к Альберту. Они стали жить вместе, и сердце Альберта перестало завидовать подушке Милевы.

Требовательность к себе студентки Марич порой поражала даже преподавателей. Ее не удовлетворял строго очерченный академический курс, и она, как говорится, с головой зарылась в старые книги и новейшие научные издания в поисках свежих идей. Чтобы не отстать от подруги, Альберт стал самым прилежным читателем университетской библиотеки. Мысли, которые высказывал юный студент по поводу современных научных изысканий, звучали для нее мелодиями любовных признаний. И то, с каким кротким вниманием она внимала его словам, покорило Альберта. Именно это, а далеко не живость ума или привлекательная внешность, коими Милева, мягко говоря, не обладала, окончательно сблизило молодых людей.

Хотя кто знает, если бы в Поли учились и иные представительницы прекрасного пола, не исключено, что выбор симпатичного и любвеобильного парня по имени Альберт мог бы пасть на кого-нибудь из них, а вовсе не на Милеву?..

Но Мицце-Долли была рядом, стоило только протянуть ладонь, чтобы почувствовать исходящее от нее тепло. Она действительно была идеальной партнершей для Эйнштейна, безошибочно понимавшая его научный говорок. К тому же была какой-никакой, но все же женщиной, в нежности и ласках которой он постоянно нуждался: «Целую тебя повсюду, где ты мне разрешаешь».

Отправившись к родным в Италию, Альберт засыпает возлюбленную нежными письмами: «Ты обязательно должна приехать сюда, моя очаровательная волшебница. Потеряешь немного времени и доставишь мне небесные наслаждения».

Милева, разумеется, откликнулась на зов будущего гения (в чем она абсолютно уверена) и явилась наяву. А после он с восторгом вздыхал: «…Приятные воспоминания о том, как счастлива ты была в наш последний день, проведенный вместе, не покидает меня. Так что позволь мне поцеловать твой маленький ротик, чтобы не дать уйти этому счастью!»

По окончании Поли Альберт оказался единственным из выпускников 6-го отделения физики и математики, оставшимся без каких-либо реальных видов на трудоустройство. Получив диплом преподавателя математики и физики, он остался как бы «вольным художником».

По-разному толкуют факт, что дипломированному специалисту Эйнштейну не предложили поработать в политехникуме. Кто-то говорил, что виной тому его неукротимый атеизм. Ведь юноша, заполняя анкету, в графе «религиозная принадлежность» написал: «Никакой религии». Другие говорили о том, что у него отсутствовали какие-либо преподавательские или аналитические способности. Сам Эйнштейн видел корень зла в ином: «Я был третируем моими профессорами, которые не любили меня из-за моей независимости, и закрыли мне путь в науку». Во всяком случае, таковым являлся профессор Вебер, руководитель кафедры, на которой учился будущий отец общей теории относительности. Почтенный ученый наотрез отказался оставить у себя на работе молодого вольнодумца, который в нарушение всех норм и правил осмеливался обращаться к нему не «господин профессор», а просто «господин Вебер», как к простолюдину, какому-то зеленщику или почтальону. Но главное – господин профессор отказывал Альберту в праве на свободомыслие и самолюбие. Однажды он сказал ему: «Вы умный малый, Эйнштейн, очень способный малый, но у вас есть большой недостаток – не терпите замечаний».