Максим Коробейников - Подробности войны

Накануне войны в училище пришла телеграмма. Болела мать, и я получил кратковременный отпуск по семейным обстоятельствам. Когда стало известно о войне, я побежал в институт и там попал на митинг. В актовом зале собрались студенты и преподаватели, стоя слушали они выступление по радио Молотова. Директор института объявил митинг открытым.

И вдруг на сцену выбежал Алексей Антонов. Он был в широких заношенных брюках, белесых, вздувшихся на коленях, в рубашке с расстегнутым воротом, с закатанными рукавами. Остановился, посмотрел в зал, отбросил рукой светлые волосы, упавшие на лоб, и продекламировал:

Дорогу веселым гасконцам!

Мы южного неба сыны!

Мы все под полуденным солнцем

Для счастья и битв рождены!

Все замерли. Алеша передохнул и громко сказал:

- Прошу записать меня добровольцем на фронт, Хочу защищать Родину.

И под овацию всего зала сбежал со сцены, затерялся среди студентов. Его выход на сцену решил судьбу многих студентов. Добровольцами записалось тогда немало. Я был уже в военной форме: в коверкотовой гимнастерке, диагоналевых брюках и хромовых сапогах - старшина обмундировал меня как среднего командира. Конечно, пришлось выступать и мне. Я говорил, что мы будем бить врага на его территории, ибо своей земли ни одной пяди мы не отдадим никому, что победу мы одержим быстро и малой кровью. Я сказал, что рвусь в училище, чтобы взять оружие и выйти навстречу оголтелому врагу. Мне аплодировали еще больше, чем Алексею Антонову.

И вот мы снова вместе, ждем встречи с врагом, испытывая то упоение, которое бывает, когда ты действительно у самой бездны на краю.

Комбат отбежал от нас вправо, на десяток шагов, снова привалился к брустверу и что-то нам крикнул. Но мы уже не успели расслышать, что он сказал.

Земля, нам показалось, сначала ушла из-под него, потом взрыв тяжелого снаряда бросил вверх все, что было вокруг. Меня ударило и обожгло, отчего я упал и поплыл, как в детском сновидении, в какую-то пустоту, неожиданно разверзшуюся под ногами.

Антонов тормошил меня за плечи и бил по щекам. Когда я открыл глаза и начал подниматься, хватаясь руками за выступы траншеи, Антонов выпрямился, вытер рукавом бледное лицо, вдруг покрывшееся потом, протер глаза и облизал губы. Я встал, почувствовал тошноту и боль в глазах, во рту. было солоно, в голове шумно. Антонов что-то сказал, я ничего не слышал, и показал на уши.

- Комбата убило! - крикнул Антонов, но о том, что он произнес, я догадался лишь по движению губ.

Мы огляделись вокруг, комбата нигде не было. На том месте, где он стоял, осталась глубокая воронка.

На самом дне ее мы увидели, когда подошли ближе, скрученный, как пружина, разорванный у пряжки командирский ремень: все, что осталось от комбата.

В это время я ощутил снова колебание земли под ногами, будто ее кто-то раскачивал из стороны в сторону, как в решете.

Антонов взял меня за рукав и повернул в сторону тыла. Я увидел, как оттуда, по шоссе, на огромной скорости идут наши танки. Их было не меньше десятка.

- Ложись! - что есть мочи закричал Антонов.

Не сбавляя хода, танки перемахнули через траншеи седьмой роты и, остановившись, открыли огонь по немецкой пехоте.

Немцы залегли. Танки устремились вперед и, перестроившись в цепь, зашли влево. Немецкие солдаты начали отползать.

Антонов показал мне, что я должен идти к своим. Я побежал и, остановившись, увидел, как необыкновенная сила подняла Антонова во весь рост над бруствером траншеи. Он будто вырос: может, потому, что все, как и я, смотрели на него снизу, из траншеи. Стремительный и опять по-детски веселый, он крикнул что-то призывное и бросился за танками.

Какое-то время он бежал один, не оборачиваясь, будучи уверенным, что за ним пойдут и другие, что его одного не оставят в такое время, когда победа дается в руки, идет нам навстречу.

Сначала траншея была неподвижна, потом зашевелилась, один за другим бойцы выскакивали и кричали. Я ничего еще не слышал, но знал, что они кричат.

Антонов посмотрел по сторонам, обернулся, увидел бегущих за ним, рассмеялся и снова крикнул пронзительно и звонко. Слов я опять не разобрал. Мои расчеты стояли у пулеметов и ждали команды. Я показал, где им следует занять новые огневые позиции. Бойцы покатили пулеметы, стараясь догнать седьмую роту.

- Не отставай, ребята! - крикнул я и обрадовался, услышав свой голос.

До сих пор немцы отползали, поддерживая друг друга огнем и подчиняясь командам, которые то и дело слышались с их стороны. Сейчас они начали отходить беспорядочно.

- А-га-а-а! - услышал я торжествующий крик Антонова. - Побежа-а-али!

Больше я в бою его не видел.

Роты устремились за танками азартно и зло. Вскинет боец винтовку к плечу, выстрелит раз-другой и опять вперед, с криком и руганью. Так и бежит он, обалдевший от радости, опьяненный успехом и уверенный, что наша взяла, что победа за нами, что товарищи рядом с ним, что им тоже хорошо, как и ему. Будто это последний бой в этой войне!

Так и бежит он, пока не будет сбит и оглушен чем-то горячим и острым, пока не упадет на землю головой вперед, уткнувшись лицом вниз и не почувствовав, как острые мерзлые комья земли вошли в его разгоряченную кожу.

И долго он будет так лежать, не замеченный никем, и уже никогда не сможет ни подняться, ни крикнуть. Лишь мозг его еще какое-то время будет работать, как это бывает во сне, и навевать ему что-то из его прошлой, такой короткой и такой неповторимо счастливой жизни.

А товарищ его, упиваясь победой, пробежит мимо, надеясь на то, что идущие позади окажут помощь тому, кто нуждается в ней, и твердо зная, что главное сейчас - победить врага, любой ценой одолеть проклятого.

Когда кончился бой и немцы были отброшены далеко за высоту, где зацепились, чтобы снова атаковать и снова лезть вперед по нашей земле, я привел остаток роты в порядок и решил навестить Антонова в седьмой роте.

Новый комбат, бывший командир пулеметной роты, сказал мне, что Антонов убит. Я попросил разрешение найти его и похоронить. Комбат разрешил. В штабе батальона мне сказали, что два солдата из музыкального взвода уже выехали в поле, чтобы собрать и похоронить погибших.

На поле, где только что прошел бой, я увидел этих музыкантов. Они укладывали убитого в телегу, где уже лежали четыре окровавленных бойца. Не обращая внимания на меня, музыканты деловито осматривали поле боя и, завидев мертвого, подводили к нему телегу, в которую была впряжена молодая статная кобылица. Один из них, совсем старый, хмуро ворчал на кобылу, недовольный тем, что она все время пытается что-то сорвать с земли:

- Ну, балуй еще!

Подойдя к убитому, старик по-хозяйски брал его за плечи и командовал молодому: