Кризис среднего возраста - Алексей Анатольевич Миронов
– Расстреляли, расстреляли! – я прыгал вокруг мамы, повторяя одну и ту же фразу, – фашиста расстреляли, расстреляли!
Мама как-то странно посмотрела на меня, затем взяла за руку и подвела к дяде Грише – фронтовому товарищу отца.
– Гриш, расскажи будущему защитнику Родины, как ты в плен попал, и как тебя немец утюгом пытал.
Сорокалетний красавец-брюнет с седыми висками, не раздумывая погасил папиросу в огромной морской белой раковине, стоящей на подоконнике и, сжав меня огромными ручищами, поставил напротив.
– Ну, давай знакомиться, мальчик. Меня Григорием Николаевичем зовут, можно просто дядя Гриша.
– А меня, Лёхой.
Я протянул свою ладонь, которая тут же утонула в огромной лапище фронтовика.
– Ты как учишься, Лёха?
Вопрос застал меня врасплох.
– По-разному.
Я опустил голову и постарался не смотреть в глаза своему новому знакомому.
– Всё ясно, неужели двоечник?
– Что Вы, дядя Гриш, я крепкий хорошист, но иногда бывают и тройки, а недавно я даже единицу получил по дисциплине! Дрался с одноклассником, а тут завуч идёт, вот нас обоих и наградили, двойку на двоих поставили.
– Ты вот что, Лёха, ты давай дерись после занятий, сколько твоей душе будет угодно, а в школе нужно хорошо учиться, особенно когда иностранный язык будешь изучать! Вот, например, простая ошибка по немецкому языку мне чуть жизни не стоила.
Я как заворожённый во все глаза смотрел на бывшего полкового разведчика.
– Нас трое ребят было, разведчиков. Линию фронта пересекли удачно, нас не заметили. За двое суток километров десять-двенадцать прошагали. Шли в основном ночью, а днём отсыпались, выставив часового. И надо же, удача! Сидим в засаде, а прямо перед нами останавливается мотоцикл, с которого слезает немецкий унтер-офицер, чтобы справить нужду. После того как он закончил, мы его и схватили. Засунули кляп в рот и оттащили с дороги в кусты вместе с мотоциклом. Поскольку в школе я учил немецкий, то при допросе фрица выяснилось, что недалеко располагался ихний штаб, куда он вёз документы. Открыли его планшетку и ахнули! Сразу стало понятно, что немцы на нашем участке наступление готовят и по ночам танковый кулак стягивают. Казалось бы, документы есть, «язык» есть, тащи это «богатство» к своим в штаб и верти новую дырочку на погонах для награды.
– Дядя Гриша, а «язык» это что обозначает? Вы у этого фашиста язык отрезали что ли?
Гость рассмеялся, достал портсигар и закурил новую папиросу. «Языком», мальчик, во время войны называли пленного, который был источником ценной информации.
Из кухни доносились потрясающие запахи тушёной баранины с картошкой. В комнату вошла мама.
– Мальчики, скоро будем обедать.
Я с нетерпением ждал продолжения истории.
– Дядя Гриша, а дальше! Как Вас фашисты в плен захватили?
– Как, как, – гость засмеялся, – плохо в школе учился, на переменах дрался, на уроке немецкого языка невнимательно учительницу слушал. Мог запросто глаголы перепутать, например: kommen – это глагол «приходить», а bekommen – «получать»!
А я сказал по-немецки тарабарщину, вот меня и раскололи.
Я тогда в немецкую форму унтер-офицера переоделся, подъезжаю на мотоцикле к ихнему штабу и… – гость закашлялся и вдавил окурок в пепельницу. Немецкий офицер, который меня приветствовал и виду не подал, что я чушь сморозил, дверь передо мной открыл, пропустил меня вперёд, дескать: «Битте, хер Клаус Нойман, битте, зер!», – а сам, сволочь, со всего размаха ударил меня по затылку рукояткой парабеллума.
Мужчина затянулся папиросой, закашлялся, сразу было видно, что эти воспоминания даются ему нелегко.
– Очнулся я по пояс голый, без кителя, в голове гул стоит, как в деревенской кузне, и понял, что дела мои, ой какие неважнецкие. Связали меня, значит, по рукам и ногам, и к деревянной лавке примотали лицом вниз. Из головы моей, из разбитого затылка кровь хлещет пульсируя и струйками стекает на лавку, образуя лужицу перед моим носом. Я повернул голову на бок, чтобы не захлебнуться в собственной крови и вижу, как этот гад на печке утюг чугунный греет, аж докрасна донышко утюга раскалилось! Мне и в голову прийти не могло, что этот вражина сейчас меня гладить этим утюгом будет! Только подумал, что где-то мои ребята должны быть поблизости, вроде как уговор между нами был, если я через десять минут из штаба не выйду, значит надо идти на выручку спасать. А тут слышу автоматная очередь, одна, затем вторая. Только подумал, что спасён, как что-то раскалённое упёрлось мне в спину и запахло жареным человеческим мясом!
– Вот такой урок немецкого языка, Лёха, остался на моей спине на всю жизнь. Мужчина вдавил окурок папиросы в пепельницу, поднялся со стула и зачем-то взлохматил своей ладонью мою голову.
– Там твоя мамка говорила, что обед готов и, повернувшись к отцу, с грустью сказал:
– Петрович, пойдём наших ребят помянем.
не опоздай на дуэль!
В ученицу 7«А» Ирочку Травкину не влюбиться было просто невозможно. Мало кто не поддавался ее чарам. А уж если нарядная Ирочка вела в классе «музыкальный час», равнодушным к ней не оставался никто.
«Музыкальный час» не был каким-то особенным уроком по расписанию; его устраивали по необходимости – например, когда кто-то из учителей заболевал, а на подмену никого не нашлось. Чтобы класс не разбежался по курилкам, как это норовила сделать мужская половина, устраивалось музыкальное действо, в котором первую роль играла всегда Ирочка.
Почему она? Во-первых, Травкина жила рядом со школой. Во-вторых, Ира имела абсолютный слух, с семи лет училась в музыкальной школе по классу скрипки, а потому выступления в классе служили ей настоящей концертной практикой. В-третьих, отказать директрисе Шанцевой Софье Николаевне она, как и любой ученик, не умела.
На этом импровизированном уроке она появлялась обычно переодетой: не в школьном платье и фартуке, а в костюме Маленького Принца: бархатном бордовом сюртуке с медными пуговицами и с буфами вместо плеч, бархатных же бриджах цвета ультрамарин, черных лаковых туфельках с золотыми пряжками и квадратными каблуками. Наряд венчали черный шелковый бант, украшавший лебединую шею, и бордовый берет с пером. Маскарадный костюм тотчас настраивал зрителей-слушателей на путешествие в сказочный мир музыкальной гармонии.
Точно фокусница, Ирочка доставала из обклеенного серым дерматином футляра скрипку. Инструмент сверкал, на его лакированной деке отражались люминесцентные лампы, светившие с потолка. Она сдувала с инструмента невидимые пылинки.
Вспорхнув, как птица на ветку, скрипка усаживалась на левое плечо юной музыкантши. Прижатая подбородком, она больше не трепыхалась. Правая рука возносила смычок
