Записки сотрудницы Смерша - Зиберова Анна Кузьминична

В нашем дворе было много детей, и все мы бегали босиком. Нам разрешалось уходить от дома только до Таганской площади, в любимый нами магазин «Детский мир». Там на первом этаже был отдел игрушек, которыми мы любовались. Продавцы, увидев нас, говорили: «Пришла таганская шпана». Но в нашем дворе хулиганов не было, а ребята из окружающих домов нас знали и никогда не нападали и даже не останавливали, особенно когда мы шли группой.

В 1929 году стали заливать асфальтом и наши улицы. В первую очередь Таганскую, а нашу Мясную Бульварную — или уже перед самой Великой Отечественной войной, или сразу после нее, даже не помню. Когда заасфальтировали Таганскую улицу, ходить босиком там стало нельзя, так как летом в жару асфальт даже плавился. Зато теперь нам разрешалось гулять до Рогожской и Крестьянской застав. Дети часто катались на подножках трамвая, проходившего мимо нашего дома. В центре города ходили троллейбусы, в середине тридцатых годов они были и двухэтажные, но вскоре исчезли. А мы рады были прокатиться на втором этаже: такое впечатление, что сверху видишь всю Москву!

Поскольку в нашем дворе не было зелени, то мы обычно ходили гулять на Калитниковское кладбище, самое доступное для нас зеленое место. Этому кладбищу уже 200 лет, оно очень зеленое. Первых умерших детей мои родители хоронили около церкви, но денег не было даже на кресты, поэтому на местах этих могил вскоре появлялись другие. А в 1934 году, когда умер Костенька, сын моей старшей сестры Марии, мы предали его земле на двадцать девятом участке кладбища, за оврагом. Там же потом похоронили наших родителей, всю семью Марии Кузьминичны, а затем и ее саму в 1983 году.

Днем иногда бегали в Таганский (потом Ждановский) парк культуры и отдыха, изредка заходили в расположенный напротив сад имени Прямикова. В середине парка стояла полукруглая сцена, где сидел гармонист, рядом была танцплощадка. Каждый день здесь проходили концерты: то выступала самодеятельность, то играл оркестр, но каждый вечер обязательно были танцы, которыми всегда руководил мой брат Алексей. Приходили красивые, нарядно одетые девушки, крутились около ребят. Нас, как говорили, малышню, на танцплощадку не пускали, чтоб мы не путались под ногами и не мешали танцевать. Детей вообще рано выгоняли из парка домой, а молодежь гуляла до самой ночи. Никаких разборок и хулиганских выходок не происходило, хотя за порядком наблюдали только сами танцующие, а милиции не было. Об этом мне рассказывала Тамара Ивановна, с которой я познакомилась в госпитале ветеранов войны. Однажды, ожидая процедуру, в разговоре с одной женщиной выяснилось, что мы обе коренные москвички, родились и выросли на Абельмановской заставе. Тамара Ивановна рассказывала, как весело они жили, все вечера проводили на танцах в Таганском парке культуры и отдыха, где всю культработу проводил Алексей Овсянников, в которого были влюблены все девчата с Абельмановки. Жила она в подвале дома рядом с садом имени Прямикова, окна квартиры были наравне с тротуаром. И тут я вспомнила, что в одно из этих окон часто стучала, вызывая на свидание к моему брату Алексею девушку. Она расхохоталась, сказав, что этой девушкой была она. Впоследствии мы всегда искали друг друга на прогулке в госпитале. Перед выпиской Тамара Ивановна рассказала мне, что ей 92 года, всю войну провела на фронте, где и вышла замуж. Муж умер, живет одна, детей не было. Я очень рада встрече с ней, приятно поговорить, вспомнить молодость, Абельмановскую заставу, Калитниковское кладбище, где похоронены наши родители и сестры. В своем преклонном возрасте Тамара Ивановна веселая и жизнерадостная, наверное, и в молодости была красавицей, так как и в 92 года ее большие синие глаза просто сияли.

Недалеко от нашего дома было много заводов: на Рогожской заставе (потом застава Ильича) — большой металлургический завод «Гужон», названный по имени своего хозяина (ныне «Серп и молот»), мясокомбинат имени Микояна, завод «Шарикоподшипник», автомобильный завод АМО ЗИЛ и другие. По гудку «Гужона» мы просыпались, тили на работу, так как часов почти ни у кого не было. Только в 1930 году у нас в квартире появились настенные ходики.

Вокруг было много церквей и монастырей: на Калитниковском кладбище — храм иконы Божьей Матери «Всех скорбящих радость» на Калитниках, Иерусалимская церковь, Покровский женский монастырь, Николо-Угрешский, Андроников, Симонов монастыри, на Андроньевской площади и Таганской улице — церкви, на Тулинской улице — церковь Сергия Радонежского.

Помню, что часто и в любое время суток бывали пожары, так что нас иногда поднимали ночью. Меня и сестру Лиду усаживали на большой сундук, в котором хранились все документы и наше «богатство»: паневы, платья, вышитые рубахи, кушаки, сарафаны, которые мама носила еще в деревне. На этом сундуке мы с сестрой и спали. Его передвигали по полу к выходу из квартиры, но ни разу не пришлось вынести, так как пожары быстро тушили. Горели дома на всех улицах, мы бегали и туда, носили банки с водой, но пожарные близко нас не подпускали, да и родители запрещали. Тогда мы залезали на забор, который отделял наш дом от Большой Калитниковской улицы, и наблюдали оттуда. Наш брат Алексей был очень впечатлительным, все время старался помочь тушить, поэтому иногда ночью после пожара он влезал на стенку, отделяющую большую комнату от темной, и кричал: «Давайте воды!» Мама осторожно снимала его со стены и успокаивала, а нам говорила, что он — лунатик, очень восприимчив ко всем приключениям. Утром мы спрашивали: «Ты помнишь, что делал ночью?» «Нет», — отвечал он. С годами этот лунатизм прошел сам собой.

Однажды ночью в нашем дворе случился большой пожар во втором флигеле, где жили более обеспеченные люди. Утром мы увидели на земле мокрые и грязные еженедельные иллюстрированные журналы «Нива». Этот журнал, выпускавшийся до 1918 года, пользовался большой популярностью, на его страницах печатались произведения Льва Толстого, Мамина-Сибиряка, Лескова и других. Там же содержались репродукции картин разных художников. Журнал предназначался для семейного чтения. Когда мы захотели собрать эти мокрые, полуобгоревшие журналы, то их хозяева (семья почтальона) не разрешили к ним приближаться. У почтальона был сын-студент, который исчез в 1933 или 1934 году. Его отец никогда и ничего о нем не говорил, на наши вопросы не отвечал. Я совершенно не помню их фамилии и имен, лишь сохранилась фотокарточка, где этот студент вместе с нами стоит во дворе.

Ходили слухи, что пожары устраивали наши домкомы, боясь недостачи, но так это или нет — мы и не узнали. Вообще, по нашему мнению, домком работал хорошо, в его здании всегда вывешивали стенгазеты, где описывалось, что делается для нужд дома. Больше всего нам нравился очень красочный стенд, который извещал о том, кто и когда платит за квартиру. Мама всегда считала, что, получив зарплату, в первую очередь надо платить за жилье, а уже потом покупать еду, одежду и другие необходимые вещи, и была рада, что на стенде Овсянниковы всегда летели на самолете, у других жильцов были нарисованы паровозы, разные звери, а у задерживающих выплаты и неплательщиков рисовали черепаху. Каждый месяц все жильцы бежали к этому стенду и смеялись над теми, кто поздно платил, а те по возможности быстро исправлялись.

Заработков отца на нашу семью не хватало, поэтому мама с утра до вечера ходила по домам: убиралась, брала белье в стирку, а мы с Лидой помогали ей. Около Павелецкого вокзала, на набережной, были поставлены мостки, где мы полоскали белье. Маме больше помогала я, а Лида была еще маленькая, и поэтому все больше играла рядом с нами, лепила что-то из песка. Даже потом, когда мои старшие сестры уже вышли замуж и появились внуки Юра и Галя, а отец стал болеть, она от стирки белья не отказывалась. В 1938–1940 годах, помимо стирки белья, мама устроилась на работу в столовую, которая находилась в начале Большой Андроньевской улицы, в качестве коренщицы: мыла и резала овощи, чистила котлы. Зарплата была мизерная, но мама всегда приносила нам две котлетки от своего обеда, больше взять не могла — их иногда обыскивали. Вообще и мама, и отец все вкусное (а его было мало) берегли для детей. В столовой она проработала всего несколько месяцев, так как и дома хватало работы. А мама вкалывала так, как теперь редко работают.