Альберт Вандаль - Второй брак Наполеона. Упадок союза

“Отдавая всю Галицию России, можно было бы, без сомнения, предотвратить зло, но принцип, на котором основан союз, не допускает подобной уступки без соответственного вознаграждения. Но где его найти? Следовательно, Галиция может быть отдана только великому герцогству Варшавскому. Император находит справедливым предоставить некоторую часть ее России и определяет эту долю, как одну пятую всего населения, тогда как другие четыре пятых останутся великому герцогству. Такая неравномерность основана на различии в положении. Если бы Франция была смежна с Галицией, она поделила бы ее с Россией поровну, но Франция далеко; она не берет себе ни одной из завоеванных провинций, а отдает их Саксонии, которая в один прекрасный день, изменив политическую систему, может соединиться с Россией против Франции. Россия же прочно присоединит к своей империи приобретенные провинции, и средства этих провинций всегда будут в ее распоряжении”.

Защитив принцип неравенства при помощи легкооспариваемых доводов, Шампаньи начинает рисовать в самом соблазнительном виде долю, предназначенную России. Он пишет, что ее выберут по соседству с Россией для того, чтобы она легче слилась с нею. Это будет восточная часть старой Галиции, округ, расположенный между городом Замостье и Днестром. В нее войдет важный город Львов. Большинство жителей страны исповедует греческую веру. Уже это одно предназначает их сделаться подданными православного императора. Употребив с похвальным усердием большие усилия на то, чтобы возбудить вожделения России, министр старается успокоить ее недоверие и переходит к статье о гарантиях. “Францией, – говорит он, – будут приняты все меры, способные успокоить Россию по поводу возможных последствий увеличения великого герцогства Варшавского. Она гарантирует России ее новые владения. Все, что в порядках великого герцогства может быть неприятно России, как, например, существование литовского ордена[158], могло бы быть преобразовано; неудобства, которые не были предусмотрены в Тильзите, были бы исправлены; самые названия – Польша и поляки – были бы заботливо изъяты из употребления.

“Вот, Милостивый Государь, – говорится в заключительных словах инструкции, – канва для ваших разговоров с русским министром. Эти взгляды, которые требуют величайшей осторожности, должны исходить как бы от вас самих, а не от вашего двора. Их надо представить в виде предположений, с которыми вы лично забегаете вперед. Вам даже неизвестно, каковы взгляды Императора; но вы знаете, что его понятия о чести и справедливости, об узах, связующих его с теми, кто ему служит, могут заставить его склониться к подобному разделу. Вы знаете также, что, верный союз с Россией, желая поддержать его при помощи тех самых выгод, которые Россия от него получает, стремясь в настоящей войне только к тому, чтобы упрочить спокойствие на континенте и вознаградить своих союзников за их усилия, он на первом месте ставит Россию, которая, конечно, извлечет из союза большие выгоды, так как она приобретет и присоединит к своему государству Валахию, Молдавию, Финляндию и миллион душ в Галиции, тогда как Франция не будет увеличена и на одну деревню и будет иметь только ту выгоду, что уплатит долги признательности.

“Действуйте осторожно, намеками; зондируйте почву, обсуждайте вопрос, подготовляйте умы к более определенным предложениям, но не показывайте ни депеш, ни вашей игры. Предупреждайте всякое подозрение, а тем более недоверие.

“В этой депеше я предполагаю, что Галиция вся отделена от Австрии. В случае, если можно будет отделить только часть Галиции, России будет принадлежать только одна пятая отделенной части. Будут приложены особые заботы, чтобы выбрать районы, где преобладает греческое вероисповедание.

“Я снова возвращаюсь к предмету этого письма для того, чтобы вы не ошиблись в его значении. Вопрос идет вовсе не о том, чтобы ознакомить Россию с нашими видами, еще менее о том, чтобы сделать ей прямое предложение, а только о том, чтобы выведать ее желания – узнать, может ли приманка миллионного населения, которое составит ее долю, заставить ее добровольно согласиться на вышеуказанный раздел Галиции. Император желает прежде всего оставаться с ней в добром согласии; следовательно, вы не должны отваживаться ни на что, что могло бы охладить ее к нашему делу и отдалить от нас. Целью ваших усилий должно быть – склонить ее согласиться со взглядами, которые я вам сообщаю. Император будет вам благодарен за успех, но рекомендует быть крайне осторожным”[159].

В конце письма Коленкуру предписывалось держать своего повелителя в курсе дела и сообщать ему с курьерами, шаг за шагом, о сделанных шагах и о полученных результатах. Несмотря на значительное расстояние от Петербурга до Вены, можно было надеяться, что первый из курьеров, если он будет спешить, прибудет в Вену через двадцать, двадцать пять дней. Сверх того, можно было ожидать, что Александр еще до этого сам прольет первый луч света или в ответе на последние письма императора, или присылкой уполномоченного, или же каким-либо интимным или официальным сообщением. Наполеон надеется довольно скоро иметь под собой твердую почву. Но пока он не получит или не уловит какого-либо указания, он считает невозможным определенно говорить с австрийцами и предъявлять им точные требования. Итак, все зависит от того, насколько предупредительно отнесутся к нему в Петербурге. Если Россия не согласится на значительное увеличение герцогства, он должен будет потребовать у Австрии меньше в Галиции, но зато больше в других областях, если же Россия снизойдет к его желаниям, он может отнести на Галицию почти полностью жертвы, которые побежденное государство должно будет понести.

В силу этого он приглашает своего уполномоченного в Альтенбурге – впредь до новых приказаний – держаться общих мест. Конечно, говорится ему, было бы хорошо теперь же условиться относительно основ, установить исходную точку. Определить, сколько земли должна будет уступить Австрия, не касаясь вопроса, в каких провинциях. Шампаньи должен будет сперва сослаться на принцип uti possidetis. Император, скажет он, считает себя вправе получить известное количество областей, равное по поверхности и населению тем провинциям, которые он теперь удерживает за собой по праву победы и завоевания. На это чрезмерное требование австрийцы, вероятно, ответят предложениями с своей стороны, конечно, в меньших размерах, но также общего характера. Благодаря взаимным уступкам, стороны могут сблизиться, придти к соглашению относительно средней цифры земель и населения, точное определение которых придется сделать впоследствии; одним словом, могут сговориться относительно количества, не касаясь качества. Необходимо, чтобы наша миссия стала именно на эту почву и упорно держалась на ней, остерегаясь не только выдавать свои виды, но даже избегая всякого слова, которое могло бы повредить нам в глазах России. Поэтому Наполеон требует, чтобы все, что будет сказано во время переговоров, заносилось в протокол: протоколы будут тщательно редактированы и сообщены в Петербург. В случае надобности они будут служить доказательством против лживых обвинений и небескорыстной “болтовни”[160]. Впрочем, по всем вопросам Шампаньи должен говорить мало, он должен выжидать противника и ничуть не беспокоиться по поводу того, что переговоры затягиваются. “Не давайте заметить, что вы торопитесь”,– таково было последнее слово императора, когда он отправлял его в Альтенбург[161]. Устроившись в сердце Австрии, непрерывно получая подкрепления, усиливая с каждым днем свое военное положение, истощая доходы врагов долго длящейся оккупацией их провинций, “продовольствуясь за их счет”[162], Наполеон не видит никакого неудобства затянуть прения. Главное, чего он желает, это – выиграть время, пока Россия не доставит ему какой-нибудь основы, необходимой для его решения[163].