Патрик де Фюнес - Луи де Фюнес: Не говорите обо мне слишком много, дети мои!

Хорошие актеры всегда способны оценить друг друга. Один лишь Жорж Марше написал ему, когда он лежал в больнице. А Пьер Моруа единственный после его смерти прислал нам длинное письмо с соболезнованиями.

Ролан Дюма [20] вызывал у отца смех.

— Он похож на даму!

В Франсуа Миттеране ему не нравилось, что тот скрывает «под маской» презрение к людям. В тот период пресловутых перемен он находил потешными журналистов, которые отращивали волосы в зависимости от результатов голосований:

— Уверен, что у этого, когда руль повернулся вправо, волосы были короткие. Теперь же, когда произошел поворот влево, они у него стали длинные.

18. На подмостках вместе с отцом

Когда мы играли «Оскара» в театре «Пале-Рояль» в 1972 году, я заметил, что его ум напоминает огромную исследовательскую лабораторию. Не было ни одного спектакля, в котором он бы не находил новый взгляд, жест, выражение лица, а то и целый импровизированный скетч. Такая гиперинициатива меня очень беспокоила, я боялся, что он начнет уставать.

Присутствуя на его спектаклях, напоминавших боксерские матчи, зрители часто выражали беспокойство о его здоровье. «Вы, наверное, совершенно опустошены после такой темпераментной игры! Сколько кило вы теряется во время представления? Ваша игра — настоящий марафон!» — говорили ему.

Мне же кажется, что умственная деятельность утомляла его куда больше, чем физическая. Она сопровождалась к тому же болезненной тревогой, когда ему не удавалось найти то, что он искал.

Июль. Я учу текст роли в «Оскаре», который кажется мне бесконечным. Роль Кристиана Мартена очень многословная. «Труднее всего играть болтовню», — говорит отец. Он сам организует нашу работу, репетируя каждый день с 14 до 18 часов в маленькой комнате замка. Прощайте, катание на мотоцикле, прогулки и вечерние увеселения! «Сам увидишь, что играть в театре — это огромный труд!»

Сознавая значимость своей роли, я то радуюсь, что смогу добиться признания, как «Надежда года», то боюсь, что окажусь никуда не годным на сцене. Но ведь я сам согласился играть в этой пьесе! Родители всячески поддерживали меня, но они оставили за мной право отказаться. Луи не пытается быть преподавателем актерского мастерства. Он не делает мне замечаний ни по поводу жестикуляции, ни по существу характера моего героя: ему важнее подмечать мои робкие знаки искренности, чтобы закрепить их и использовать в спектакле.

— Видишь, тут тебе это удалось прекрасно! Ты даже сам не заметил, как скрестил руки. Это получилось само собой. Пьер Монди поставит тебя на место во время репетиций. А пока постарайся отдавать все, чем располагаешь!

Меня очень страшит выход на сцену после поднятия занавеса. Я должен сразу удивить зрителя, обольстить его, заинтересовать сюжетом. И никоим образом не разочаровать, хотя опасность подстерегает меня на каждом шагу. Главное, следует быть достаточно убедительным, чтобы у Бертрана Барнье по прибытии домой были все основания прийти в отчаяние. Какая ответственность! Я не могу себе позволить выглядеть середнячком. От этого пострадает пьеса, и зрители окончательно отвернутся от меня. И будет провал. Так что надо сыграть хорошо. Мое волнение не мешает Луи сохранять веру в меня.

— Увидишь, все будет отлично! Ты способный парень и к тому же уже немного знаком с профессией.

Мама тоже считает, что я справлюсь с ролью. Поощряемый при каждой удаче, я сам начинаю в это верить. На мою игру наверняка повлияет адреналин в крови. Три месяца работы скажутся непременно. Я рассчитываю и на снисходительность публики к моему дебюту на сцене театра «Пале-Рояль». Название этого знаменитого театра лишает меня сна: я бы с радостью дебютировал на подмостках простого балагана!

Во время наших коротких репетиций Луи учит меня произносить реплики так, чтобы они выглядели спонтанными и лишенными декламации:

— Слушай внимательно партнера. Не думай о своей реплике. В данный момент. я бы не хотел, чтобы ты знал, что надо говорить. Просто когда я скажу: «Вы смеетесь надо мной?» — посчитай: раз, два, три. Важна интонация, с какой ты произнесешь свою реплику. Ведь в жизни, разговаривая с человеком, ты не отвечаешь сразу. Ты выдерживаешь небольшую паузу. Самое худшее, если все поймут, что ты готовишься выпалить реплику. Это заметят по твоему взгляду. Если ты умеешь слушать, это девяносто процентов успеха. Слушать надо не себя, а партнера.

Когда мне не удается искренне произнести чуждую моему характеру фразу, отец облегчает мою задачу:

— Актеры-интеллектуалы называют это «влезть в шкуру трудного персонажа». Им помогает актерская техника. Надо разбить фразу, произносить ее, медленно артикулируя, повторять по нескольку раз в день. Помаленьку она войдет в тебя и станет твоей. Но если она никак тебе не дается, ты сможешь обыграть это состояние. Скажи сам себе, что она не имеет для тебя значения. Когда ты рассказываешь анекдот, ты ведь изображаешь людей, ты подражаешь им. Вот и сделай так, словно она произнесена кем-то другим.

Чтобы я лучше понял его, он показывает мне, как бы сыграл мою роль известный актер.

— Подумай, что бы изобразил в этой сцене Джерри Люис.

Подчас он показывает, как сыграл бы сам. Эти показы не улучшают мое настроение. Но, устав объяснять необъяснимое, то есть что такое талант, он старается помочь мне найти палитру возможных подходов к раскрытию образа. Такой метод хотя и позволяет осознать, как много мне еще предстоит сделать, но в еще большей мере заставляет усомниться в своих способностях.

Во время съемок фильма «Оскар» Клода Риша страшно возмущал этот педагогический прием, он даже говорил о нем в одном из телеинтервью. Помня успех пьесы в театре «Порт-Сен-Мартен» с Ги Берилем в качестве партнера, Луи то и дело приводил для примера их находки:

— Понимаешь, Ги произносил это иначе, вот так. Получалось смешнее!

Подобные параллели обижали уже знаменитого Клода Риша. Отец, видимо, не сознавал, что проявляет бестактность. Он думал, что помогает партнеру, стимулируя его воображение.

В начале первой картины, когда я прошу слугу г-на Барнье доложить о моем визите, мне приходится некоторое время дожидаться, пока тот примет меня. Я остаюсь, стало быть, один на сцене, сознавая, что сотни любопытных глаз наблюдают за мной.

— Ты никогда не увидишь эти глаза, потому что не должен смотреть в зал. Но ты почувствуешь, если они начнут шуметь. Позднее, когда наберешься опыта, ты тотчас поймешь, интересен ты им или нет. Это одна из великих тайн театра!

Пока же мне непросто преодолевать подобные трудности.