Сергей Нечаев - Любовь и злодейство гениев

Лишь смерть Марии Львовны Огаревой весной 1853 года позволила ее бывшему мужу оформить свой новый брак, а в начале 1856 года им с Натальей Алексеевной удалось получить заграничные паспорта – «для излечения болезни» Николая Платоновича. Однако вместо объявленных минеральных вод в северной Италии они проследовали в Лондон, к Герцену…

Тут, пожалуй, стоит напомнить, кто такой был Николай Платонович Огарев. Талантливый поэт, он был выходцем из богатой дворянской семьи. В 1838 году, после смерти отца, он стал владельцем нескольких доходных имений, но сразу же освободил своих крепостных крестьян. Он представлял собой полную противоположность Герцену: Герцен был горячим и всегда находчивым в беседе, а Огарев – меланхоличным, застенчивым и немногословным. Но, как ни странно, они уже в отрочестве почувствовали такую душевную общность, что даже принесли знаменитую клятву на Воробьевых горах (они оба учились в Московском университете) в том, что они будут верны друг другу всегда, то есть при любых обстоятельствах. Эта клятва и на самом деле прочно связала их, но, к сожалению, не только в продолжение святого дела декабристов…

О том, что произошло с ними со всеми в Англии, вновь рассказывает Ф.А. Вигдорова:

«Через несколько лет после смерти Натальи Александровны в Англию, где жил тогда Герцен с детьми, приехал Огарев с женой Натальей Алексеевной Тучковой-Огаревой.

И тут произошли события, которых никто предвидеть не мог: Наталья Алексеевна полюбила Герцена и вскоре стала его женой.

Огарев был горячо привязан к Наталье Алексеевне, и все происшедшее было для него тяжким ударом. Казалось бы, между Огаревым и Герценом должна возникнуть непроходимая пропасть, неодолимое препятствие. Но, читая их письма той поры, понимаешь: всегда, в любых обстоятельствах оставаться людьми – во власти самих людей.

«У тебя страшно много, ужасно много ума, так много, что я, право, и не знаю, зачем его столько одному человеку…»

(Белинский Герцену).

Надежды, которые возлагала покойная Наталья Александровна на свою молодую подругу, не оправдались, Наталья Алексеевна искренне хотела посвятить себя воспитанию детей, но она не сумела их полюбить, а без любви нет разумения, нет понимания. Она не смогла заменить им мать, она была мачехой – несправедливой, подозрительной, сварливой.

Когда отношения Герцена и Натальи Алексеевны зашли в тупик («Какое глубокое и плоское несчастье!» – восклицает Герцен в письме Огареву), когда семья была разрушена, разобщена, когда и дети Герцена и сам Герцен были отравлены ядом постоянных ссор с Натальей Алексеевной, ее подозрениями и упреками, Огарев говорил в одном из своих писем Герцену: «Ты иногда мне намекал, что ты внес в мою жизнь горечь. Это неправда! Я, я в твою жизнь внес новую горечь. Я виноват».

Письма Огарева к Наталье Алексеевне, письма, в которых он напоминает ей об их общей ответственности за детей Герцена, об их долге перед памятью умершей Натальи Александровны Герцен, – это письма, в которых воплощены честь и высота человеческой души.

Могут сказать: зачем же приводить примеры из семейной жизни, из семейной неурядицы, когда и без того известно, что Герцен и Огарев рыцари без страха и упрека, испытанные борцы, замечательные революционеры? Это верно. Но ведь верно и то, что иной раз оставаться человеком легче в крупном, чем в мелком, повседневном. И другое: нельзя, я думаю, область дружеских или семейных отношений низводить до степени неважных, несущественных.

Ведь когда вы читаете о жизни великих людей, вы хотите знать обо всем: не только о великих свершениях, но и о духовной, внутренней жизни, о поисках, находках, ошибках. Об ошибках – не для того, чтобы злорадно сказать: э, да и они, как все! – а для того, чтобы понять, как человек становится Человеком, как он духовно крепнет, как он остается самим собой в крупном и в повседневном, в горе и в счастье, в минуты «грозно-торжественные» и в ежедневной суете.

Мы не будем подробно останавливаться на общественно-политической деятельности Герцена и Огарева в Лондоне. В контексте данного повествования она не имеет ровным счетом никакого значения. Для нас важно другое: много лет Александр Иванович и Николай Платонович, а также официальная жена последнего странным образом жили вместе. То есть много лет Огарев безропотно нес свой крест, оставаясь жить со своей «верной» женой и «верным» другом в одном доме. Понять подобное трудно, но, в принципе, можно, ведь любовь всегда приходит и уходит помимо нашей воли и нередко делает глупыми даже очень умных людей.

«Воспоминания об ужасах, пережитых в 1848–1851 гг., завладели мыслями Герцена и лишили его душевного равновесия: он ощутил настоятельную психологическую потребность найти спасение, поведав о своей горькой истории. Так была написана первая часть его будущих мемуаров. Работа над ними стала целительным средством от того страшного одиночества, в котором он оказался, живя среди безразличного чужого народа, в то время как политическая реакция, казалось, охватила весь мир, не оставляя ни малейшей надежды. Незаметно он оказался погруженным в прошлое. Он уходил в него все дальше и дальше и обрел в этом источник свободы и силы»

(Цит. по: Исайя Берлин «Александр Герцен и его мемуары», статья представляет собой предисловие к английскому изданию «Былого и дум» (1968). Перевод В. Сапова выполнен по изданию: Isaiah Berlin, The Proper Study of Mankind. An Anthology of Essays. Ed. by Н. Hardy and R. Hausheer, London, 1997, p. 499–524)

Согласно «Воспоминаниям» Тучковой, 15 декабря 1864 года Герцен и Огарев усадили ее с дочерью Лизой в вагон поезда, который отправлялся на юг Франции, в Монпелье.

Сам Герцен обещал скоро присоединиться к ним, и, в самом деле, они вскоре дождались его приезда. Потом Александр Иванович ненадолго уехал в Женеву и, встретившись там с сыном, вернулся на Лазурный берег.

Наталья Алексеевна пишет:

«В конце зимы мы поехали в Канны, а оттуда опять в Ниццу. В Каннах мы познакомились с доктором Бернатским, нам его рекомендовали в гостинице, когда моя дочь захворала немного. Бернатский оказался большим поклонником Герцена; он был польский эмигрант, пожилых лет, жил во Франции с тридцатого года и не охладел в своем патриотизме, хотя жизнь его проходила более среди французов».

Весной 1865 года из Ниццы они переехали на дачу близ Женевы. Дача эта, больше похожая на старинный замок, называлась «Шато де ля Буассьер» и была нанята по поручению Герцена неким господином Касаткиным, который жил поблизости.