Герман Гессе - Письма

Сердечный привет от твоего старого

Зигфриду Унзельду

[конец декабря 1948]

Дорогой господин Унзельд!

Спасибо за дружеский дар. Я мог только мельком просмотреть Вашу работу, я стар и уже несколько лет ежедневно по горло занят большей частью задачами, не имеющими никакого отношения к литературе. Но мне сразу же в первой фразе бросилось в глаза утверждение о «неудачных попытках». Но была только одна-единственная попытка, которую предприняли я и мой отважный берлинский издатель Зуркамп. Мы хотели в разгар войны протащить в Германию книгу, во всех смыслах направленную против Гитлера и официальной Германии, и представили рукопись властям, надеясь, что они, может быть, ничего не заметят, но печатать не разрешили, хотя некоторые особенно ясные места мы в представленном экземпляре выбросили. Зуркамп заплатил за свою отвагу и за свою верность мне тюрьмой, концлагерем, мучениями и приговором к повешению, он лишь случайно остался жив.

Вообще же по тем местам Вашей работы, которые я смог прочесть, я увидел, что Вы, в отличие от отрицательных критических отзывов с советской и с протестантской стороны, по существу, приняли и одобрили мою книгу. Воздействие моей работы – не моя забота, но Ваше мнение меня обрадовало.

Своими китаистскими занятиями Вы вступили на путь, по поводу которого могу Вам позавидовать и на котором Вас ждет бесконечно прекрасное. Как раз на днях я получил письмо от вдовы Рихарда Вильгельма, синолога, чьим переводам и толкованиям я больше всего обязан. Она жила с двумя сыновьями в Пекине, недавно была оттуда эвакуирована и ждет теперь в Шанхае возможности вернуться в Германию.

Довольно, такие длинные частные письма я могу позволить себе лишь изредка. Я послал бы Вам книгу, но ваши оккупационные власти и по сей день не пропускают в вашу зону бандеролей от частных лиц. Попытаюсь хотя бы доставить Вам окольным путем два-три небольших оттиска.

Дружески и с добрыми пожеланиями шлет Вам привет Ваш

Читательнице

[конец 1948]

[…] Просил бы Вас никогда больше не писать мне. У Вас нет обо мне, о моей натуре и вере, ни малейшего представления. И пусть Бог, которым Вы ведь так заняты и который подарил миру великолепный немецкий язык, простит Вам ужасные стихи, которыми Вы глумитесь над этим языком. Преданный Вам

Курту Лихди

[1948]

Дорогой Курт Лихди!

[…] Твои тревоги – это, конечно, и мои тоже. Если Европу война обойдет стороной, то произойдет это потому, что коммунистам еще некоторое время придется повозиться с Азией. Войны делаются людьми, которым жизнь других безразлична, они делают свои войны имуществом, кровью и жизнью других, и что мы, другие, по этому поводу думаем и при этом терпим, им все равно. Все же и они немного боятся, и опасение, что к ним применят их же собственные средства разрушения, конечно, непритворно.

Однако же, солнце еще светит, и то, что у тебя снова есть дом, тоже благо, порадуемся этому. И постараемся по возможности сохранить в себе какое-то ядро, какой-то собственный груз, чтобы не попасть в бессмысленную центробежную круговерть, которая становится все страшнее и вдали от всякой политики тоже сказывается в темпе, гонке и суете. Блажен тот, у кого есть пристанище в собственном сердце.

Господину Ф

12 января 1949

[…] Та немецкая сущность, которую мы любим, к которой мы причастны, перед которой мы в долгу и которую Вы чтите в Бахе, Лютере, Гёте, – почему она нуждается в защите оружием? Вы, по-моему, переводите тут, как это часто делается, нравственно проблему в другую плоскость, вернее – Вы мучитесь сомнениями и угрызениями совести из-за чего-то пустого, уходя тем самым от Вашей настоящей, подлинной проблемы.

Во время победного немецкого разбойничьего похода через половину России немецкие мальчики-солдаты писали мне иногда так: «Мы стоим у Кавказа, чтобы защищать высочайшие ценности немецкого духа, к которым мы относим и Ваше творчество» – и тому подобный мальчишеский вздор. В действительности все эти глупые герои помогали правившим «отечеством» извергам вконец погубить все по-хорошему и по-настоящему немецкое. А теперь и Вы еще бьетесь над вопросом, не должны ли Вы в конце концов помочь мечом Германии Гёте встать на ноги!

Нет, Вы не предадите ни Гёте, ни Баха, если не поднимете меч ради них. Но Вы предадите свою немецкую сущность, если уйдете от своей духовно-нравственной задачи – все крепче и все плодотворнее соединяться именно с этой бессмертной духовной немецкой сущностью, – если Вы уйдете от этой задачи в сентиментальности меланхолии, греха или самоубийства. Ведь стремление к самоубийству перестает быть сентиментальным только после того, как дело сделано.

Господину А. Ш. Гейслингену

27 октября 1949

Дорогой господин Ш.!

Сколько типично немецкого в том, что Вы рассказали мне о Вашем «пожилом друге». Он пережил все мерзкое, что было после 1933 года, он живет сейчас среди немецких бед и разрухи; но что его беспокоит и заставляет призывать к «огню и мечу»: – так это забота о нравственности Норвегии, неправильно, на его взгляд, поступающей с одним изменником, который, к сожалению, является еще и большим писателем. Во Франции Гамсун оказался бы в первом ряду расстрелянных «коллаборационистов». В Германии он выпутался бы. «Правильно» ли поступает с ним Норвегия, я не знаю, при подобной дилемме никакого «правильно» не существует вообще. Мне лично было бы, конечно, больше по душе, если бы его отпустили на все четыре стороны и предоставили народу самому решить, как к нему относиться.

Если отвлечься от Гамсуна, который был ведь не только другом нацистов, но и в большинстве своих книг злобным врагом духовности, то меня огорчает, что, поучая другие народы, вместо того чтобы создать в своей собственной стране ячейку мира и стройки, Ваш друг делает это настолько противным способом, что требует от нас, писателей, и так-то достаточно горько сожалеющих о судьбе Гамсуна, как она ни заслуженна, – требует теперь от нас, чтобы мы прибегли к «огню и мечу». Именно к этим орудиям насилия, глупости и жестокости. Мы отворачиваемся, и нам стыдно.

Хорошо, что Вы сами не заразились глупостью этого «друга» и думаете так разумно и верно! Ибо с тем, что Вы говорите о любви и «процессе преображения», я целиком согласен. С дружеским приветом.

Томасу Манну

Монтаньола в ноябре 1949

Дорогой господин Томас Манн!

Оказывается, этот господин из Союза писателей, явившийся ко мне в конце лета и оставивший для подписания адресованную Вам открытку, сам того не ведая, доставил мне радость и преподнес подарок – письмо от Вас.