Яков Цветов - Синие берега

- Что есть жизнь? - удивленно откликнулся Данила. - А шут его знает. - Он и не подумал, ответил сразу, будто уже привык отвечать на этот вопрос. Потом, размышляя: - Жизнь, голуба, это когда ноги твои упираются в землю и ты знаешь, что не провалишься, когда солнце в лицо, и ты знаешь, что тепло его твое, когда река, поле, небо, ветер, лес, - ну все такое, тоже твои, и люди вокруг тебя твои, и делают они твое дело, а твое дело и ихнее дело. И дружно все так, и весело так, хоть горькую всем миром пей... - Он неожиданно улыбнулся, как бы довольный своей шуткой. - Вот, голуба, какое мое понятие об жизни этой.

Мария помнила, как она и сверстники ее жили, радовались... Хорошо было. Лучше и не надо.

- Теперь поняла я, легкая была жизнь... Будет ли она опять такая?

Данила, прикрыв глаза, посасывал слабо дымившийся окурок цигарки, и Мария не знала, он слушал ее или думал о другом, о чем-то своем.

- Легкая, говоришь, голуба, жизнь? - Помолчал. - Это какое у кого понятие об ней. А по мне только дышать, ходить по траве, есть хлеб еще не жизнь. Нет, не жизнь. Что-то большое, нужное в ней делать - тогда жизнь. А иначе... как тебе сказать... это, ну, вроде камня... того тоже греет солнце и тоже окропляет дождь. - Данила затянулся дымом и затоптал каблуком окурок. - Вот и спроси, раз сейчас не пашем хлеб и земля раз не колосится, то зачем мы на свете и земле этой делать что на свете? А? - Еще помолчал. - Остается одно, голуба, воевать, уж если так пришлось. Чертополох выкорчевывать, чтоб жизнь была настоящая, живая. Какая нам с тобой нужна. - Он прижмурил глаза, будто еще что-то хотел сказать, но ничего не сказал.

Данила заторопился. Время идти... Он поднялся, склонив голову, словно чувствовал какую-то вину, подошел к сосне, под которой, как мертвый, лежал Саша.

- Сашко... Сашко... - тронул его за плечо. - А Сашко... Ты уж не кляни меня, сынок, а поднимайся... Идти надо...

6

Здесь, в поле, свет был чистый, ясный, без примеси зеленого, как в лесу, из которого только что вышли. По всему простору ничего не было пусто, и потому нигде даже слабой, короткой тени. Прошли километра два. Данила заметил поодаль колесную колею. Неглубокая, с обвалившимися гребнями, видно было, давно по ней ничто не двигалось. Данила обрадовался: "Колея... Значит, ведет к переправе, к броду ведет. Колеи и держаться".

- Пошли, пошли.

Часа через полтора колея, проложенная в траве, снова привела их в лес. Колея поднимала их на взгорье. Лес поднимался вместе с ними, опережал их. Сосны. Сосны. Ближние сосны выбросили на колею толстые крученые корни. Над взгорьем, над соснами клубились грузные, клочковатые облака, и небо казалось вскопанным.

Лес негустой, и все вокруг просматривалось. Данила приложил к глазам бинокль и тотчас ушел далеко вперед: там было то же - сосны, отбежавшие друг от друга, разъединенные березы. То и дело подносил он ко рту толстую самокрутку, жадно и долго затягивался, и поднималась грудь, поднимались плечи, казалось, всем телом курил. Пепел осыпался на гимнастерку. Данила не замечал этого.

"Переправа где-то есть, - не сомневался Данила, - как же без переправы. - Покачал головой. - А нашли б ее, переправу, и что? Немцы же по ней сейчас перебираются. О переправе и думать нечего. Только вброд. А где он, этот брод?" Он тревожился о Марии. "Девчонка все ж... Рослая, верно, а вдруг глубина, хоть и брод? Сможет поплыть, если что?.." Данила размышлял, глядя куда-то в сторону, словно ее и не было рядом. Потом повернул к ней лицо:

- Послушай, голуба...

Мария подняла на него ожидающий взгляд.

- Понимаешь, река. Переходить будем. Как, поплывешь, коль придется? Данила внимательно смотрел на Марию.

- Поплыву, дядь-Данила, поплыву, - слишком поспешно откликнулась она.

- Ладно, справимся, - вздохнул. - С Сашком вместе...

- А я и сама, дядь-Данила... Первенство по плаванью держала в школе...

- Э, голуба. То бассейны-кисейны там разные, да по-спокойному, да раздеванная. А тут... Справимся, ладно, - точно убеждал себя в этом, повторил Данила.

Он озабоченно следил, как солнце, двигавшееся прямо на него, взбиралось на самый верх неба, вокруг лежал желтый полуденный свет.

Данила услышал, сбоку позванивала вода. Вспомнил, когда повернул за березняк, он уловил чистое и гулкое бульканье. Потом блеснул оловянный свет воды.

Колея взяла обочь, они тоже повернули. Сосны пропали, потянулись ели, лес сдвинулся, потемнел, и небо убавилось. Колея выскользнула из-под ног, свернула и пошла вниз. Лес тоже заметно начал спускаться. Припадая к стволам, захватывая в горсть колючие еловые ветви, чтоб не упасть, скатывались и они вниз.

Внизу колея была уже глубокой и влажной.

- Вот он брод! - громко радовался Данила. И Мария радовалась, и Саша радовался.

В этом месте река разделяла лесную чащобу на две стороны. Тесно сомкнутые деревья на правом берегу и деревья на левом берегу бросили на воду свои длинные тени, и тени эти накладывались друг на друга, и казалось, что наполнена река зеленоватым мраком, а не водой. У берега, на дне, откликаясь теченью, слышно шевелились, будто живые, круглые, как пуговицы, обкатанные камешки, синие в тени и бурые на свету. Здесь запах воды и леса смешался и легко было дышать. Ветер подгонял воду, и по ней бежали быстрые морщинки. На противоположной стороне, там, где выходила колея, чернел кустарник.

Вода шумно спотыкалась о камни и коряги, поднимавшиеся со дна, откатывалась и, оставляя желтые отмели, устремлялась дальше. "У берегов неглубоко, это точно, а по середке как?.. - Данила взглянул на Марию. Может, и по голову. Не утонуть бы..." Но выхода не было. Он решительно шагнул в реку.

Вошла в реку и Мария. Вода сразу по колени. Саша обжег ноги, как только коснулся настылой воды, потом притерпелся.

Солнце давно уже перевалило за вершину леса, воздух стал лиловым, словно усилившийся ветер окрасил его в этот цвет. Данила смотрел в сторону, откуда приближалась темнота.

Саша не отступал от Марии, он чувствовал ее локоть. Они двигались, взмучивая ил, и на воде не было их отражения.

Фиолетовая вода блестела, и видно было, какая она холодная. Мария погружалась в воду глубже и глубже. Сапоги, портянки, одежда, все намокло и стало тяжелым. Она шла осторожно, нетвердо. Вдруг дно покатилось вниз, наверное, слишком взяли вправо или влево от брода. Саша не успел протянуть Марии руку, и она, подавшись вперед, не устояла. Почти вплавь, разводя руками, кинулся он на помощь.

Она захлебнулась. Руки то опускала в воду, то взмахивала ими, удерживая равновесие, и с растопыренных пальцев спадали капли. Постепенно отдышалась. Она слышала, как стучали зубы; сжала челюсти, и все равно не могла унять этот противный дробный звук. Вода ледяным обручем охватила ее. "Мороз... мороз..." Никогда еще не было ей так холодно. Она крепко держала руку Саши, мокрую и сильную.