Зоя Гулинская - Антонин Дворжак

Дворжак рвался домой и Давал себе слово больше никогда и ничем не соблазняться и не подписывать никаких контрактов. Каждый месяц казался ему вечностью.

В такие дни рождался виолончельный концерт си минор. Сообщая Гёблу, что он закончил уже первую часть, Дворжак писал: «Не удивляйся, я сам удивляюсь, что решился на такую работу». Тридцать лет отделяют си-минорный концерт от раннего виолончельного концерта Дворжака.

Яначек высказал однажды мысль, что Дворжак обращался то к одному, то к другому жанру порой в силу какой-то неудовлетворенности тем, что сделано до него другими, из желания самому что-то сделать в этой области. Вот к примеру — писал он — Дворжак «перелистывает в раздражении «Реквием» Берлиоза — и вскоре появляется его «Реквием». Я вижу в его руках «Св. Елизавету» Листа, и вскоре Лондон слушает «Св. Людмилу» Дворжака». И дальше добавляет: «Только великий композитор способен идти по стопам своих великих предшественников!».

Одна из версий о возникновении виолончельного концерта Дворжака, словно в подтверждение мысли Яначка, гласит, что композитор стал писать его, прослушав накануне в Бруклине второй виолончельный концерт Виктора Герберта, который исполнялся в один вечер с его симфонией «Из Нового Света».

В муках рождалось это произведение. Дворжак писал его урывками, буквально заставляя себя. «Если бы я мог работать так беззаботно, как в Высокой, я бы уже давно его закончил», — писал он в Прагу. 15 января 1895 года он сообщил, что завершает финал, но и после этого еще провозился почти месяц.

К счастью, это не отразилось на цельности произведения и его эмоциональной окраске. Концерт поистине великолепен. Его играют все лучшие виолончелисты мира. Он полон жизнеутверждения и воспринимается как призыв к победе над испытаниями и горестями, выпадающими на долю человека. Это плод огромного дарования и замечательного мастерства композитора.

Партитура концерта написана для большого симфонического оркестра, с характерным для Дворжака богатством красок и насыщенностью звучания. Однако это нисколько не мешает солирующему инструменту.

Первая часть начинается излюбленным у Дворжака эпически величавым запевом. Потом идет повествование о героических свершениях, причем контрастирующая вторая тема, полная теплоты и лиризма, тоже носит эпический характер, словно рассказ ведется о далеком, далеком прошлом, а полнозвучные кульминации оркестра подчеркивают эту былинную мощь.

Вторая часть насыщена песенной выразительностью, с типичными чешскими народными интонациями. В середине этой части проходит отзвук песни Дворжака «Когда душа моя одна» из цикла «Кипарисы». Это воспоминание о первой любви, маленький личный штрих, позволенный себе Дворжаком. Появляющаяся дальше, полная цитата из этой темы вставлена композитором позже, в уже законченный концерт, когда пришло известие о смерти когда-то пленившей его Йозефины Чермаковой.

Финал по структуре ближе всего к форме рондо с тремя темами. Начинается он маршеобразно, с постепенным нарастанием звучности оркестра. Гремят фанфарные призывы в верхнем и нижнем регистрах. А виолончель проводит энергичную тему, близкую по характеру к эпическому запеву первой части — это основа финала. Она победоносно кульминирует в конце, переходя в торжествующий мажор, тогда как две другие темы элегического характера лишь оттеняют и дополняют ее.

Концерт посвящен Ганушу Вигану, писался композитором с мыслью о нем, как о первом исполнителе. Вместе с Виганом Дворжак шлифовал произведение, вернувшись в Прагу. Но прозвучал концерт впервые в Лондоне в исполнении английского виолончелиста Лео Стерна. Повторялась история с Иоахимом и скрипичным концертом с той только разницей, что Виган потом все-таки играл концерт Дворжака во время гастролей в Гааге, Амстердаме, а под управлением автора — в Будапеште.

Закончив виолончельный концерт 9 февраля, Дворжак почувствовал, что не в силах чем-либо еще заниматься, пока не вернется в родную обстановку. Приближалась весна. Дни становились больше. Дворжак думал о Высокой, его съедала тоска. Наконец он не выдержал, придрался к очередной задержке выплаты денег в консерватории, что случалось и раньше, купил билеты на пароход и, не дожидаясь окончания учебного года, 16 апреля 1895 года уехал на родину. Коваржику, Жанетте Тэрбер и коллегам он сказал, что его зовут в Прагу неотложные дела и осенью он, возможно, опять вернется, а про себя решил, что никогда больше не пересечет океан.

В Праге жизнь Дворжака очень скоро вошла в привычную для него колею: рано утром прогулка в городской сад или на Главный вокзал к поездам, затем завтрак, напряженная работа. После обеда — часок в кафе среди друзей-музыкантов, где обсуждались все артистические и музыкальные новости, а вечер на концерте или в кругу большой дружной семьи. Ожил дом на Житной, наполнился музыкой.

Осенью Дворжак возобновил занятия в Пражской консерватории. Желающих поступить к нему в класс было очень много. Он выбрал себе двенадцать учеников и с радостью стал отдавать им свои утренние часы. На письма из Нью-Йорка он отвечал категорическим отказом. Жанетта Тэрбер, как и раньше, была очень настойчива и, даже получив отказ композитора, еще долго заверяла американскую общественность в том, что директором Национальной консерватории по-прежнему является Дворжак, что он работает над большим произведением и поэтому пока задерживается в Праге. Но Дворжака это нисколько не волновало. Он снова был у себя дома и был счастлив. Конечно американские впечатления еще долго служили ему темой для бесед с друзьями и просто знакомыми. Но очень скоро на смену им пришли текущие дела.

При первой же возможности Дворжак поехал в Вену навестить Брамса. Этот верный друг его и покровитель неустанно оказывал ему неоценимые услуги. Хорошо известно, какой утомительный и малоприятный труд чтение нотных корректур. Для композитора нет ничего хуже. Однако Брамс выправил все корректурные оттиски печатавшихся у Зимрока Увертюр и «Думок» Дворжака, пока тот был в Америке. Дворжак искал встречи с Брамсом, чтобы поблагодарить его. Приехав в Вену, он сразу же отправился к хорошо знакомому дому на Карлштрассе, где больше двадцати лет навещал Брамса. Композитор изменился, заметно постарел и находился в каком-то подавленном состоянии. Дворжак, стараясь его приободрить, начал говорить о вере, о религии, уверяя Брамса, что он не раз в минуты душевных переживаний находил утешение, обращаясь мыслью к богу. Брамс слушал и грустно улыбался.

— Я много читал Шопенгауэра и смотрю на эти вещи по-другому, — сказал он. — Поговорим лучше о Вас. Переезжайте в Вену. Будете преподавать композицию в Венской консерватории. У Вас много детей, а у меня почти никого нет. Если Вам будет что-нибудь нужно, Дворжак, мое имущество, мое имя — в Вашем распоряжении.