Александр Кабаков - Аксенов

Е.П.: Это очень тонкая грань… Ну, скажем так: все предыдущие поколения, до шестидесятников, они искренне делали вид, что верят. Так мне кажется.

А.К.: А мне кажется, что они верили, а не делали вид. А вот шестидесятники — это было первое советское поколение, которое довольно быстро разуверилось. Их вера пошатнулась в пятьдесят шестом году, после XX съезда. Еще не рухнула — только пошатнулась.

Е.П.: Потому что XX съезд был первой разрешенной контрреволюцией. И шестидесятники сформировались в контрреволюционных настроениях. До этого революция была безусловно завершившимся событием, а тут оказалось, что она может пойти в любую сторону…

А.К.: Потому и писали про комиссаров в пыльных шлемах, что все снова заворочалось, забурлило… То есть до этого революция уже безусловно победила, а тут возникли сомнения. И поэтому наиболее романтически настроенные шестидесятники говорили: революция продолжается! Если бы в революции не возникло сомнения, то не был бы возможен один из архетипических шестидесятнических драматических эпизодов — такой, как у Розова в «Шумном дне»…

Е.П.: Где дедовской революционной саблей полированный буфет рубит…

А.К.: Да, юный Олег Табаков играл юного такого шестидесятника. Понимаешь, в чем дело? Не могло возникнуть потребности восстанавливать саблей ленинские нормы — ведь он ленинские нормы восстанавливает саблей, — если бы эти нормы не пошатнулись. Если бы полированный буфет, то есть контрреволюция, не побеждал бы. И это не мы с тобой такое открытие сделали. Все, кто ностальгирует по советскому времени, считают, что это Никита, «проклятый Хрущ», советскую власть погубил.

Е.П.: А вот скажи-ка мне, пожалуйста, зачем Никита это сделал? А что, разве нельзя было жить так и дальше — сидя по лагерям?

А.К.: Нельзя.

Е.П.: А почему?

А.К.: Моя теория такая: потому что каналы могут рыть зэки, а электронно-вычислительную машину, как тогда называли компьютер, зэки не построят. Максимум — танк, а компьютер — уже нет, не получится. Заставить рыть землю под штыком можно, а заставить думать — нельзя. А делать компьютеры надо, иначе проиграем гонку вооружений. Гонку высокотехнологических, как теперь сказали бы, вооружений.

Е.П.: Ага. Тогда, значит, вот в чем реформаторство Хруща было: он решил из лагерей… в общем, шарашку сделать.

А.К.: Именно шарашку. А в шарашке, как мы знаем из «Круга первого», люди начинают думать всякое…

Е.П.: То есть… вот в этом смысле он прогрессист.

А.К.: Совершенно верно.

Е.П.: Сталин сплошной лагерь устроил, а Хрущев сделал сплошную шарашку.

А.К.: Ну, у них задачи были разные. Сталину каналы надо было рыть, лес валить, руду копать. А Никите надо было ракеты строить.

Е.П.: Нет, у Сталина тоже шарашки появились, когда надо было бомбу делать.

А.К.: Когда атомную бомбу у американцев украли, надо было ее дорабатывать, появились во множестве шарашки. Но это же понятно совершенно: интеллектуальный труд в ГУЛАГе невозможен, в шарашке возможен. А при Хрущеве интеллектуальный труд стал важнее физического, время настало другое.

Е.П.: То есть это означает, что Хрущ совершенно не хотел разводить свободу и ломать советскую власть, а просто он был вынужден по этапу страну всю перевести из лагеря в шарашку, условно говоря. Где условия были получше.

А.К.: А тех, которые ничего, кроме как топором махать, не могли, выпустил. Зачем злых рабов содержать, когда уже их работа не очень нужна? И была у него еще одна причина для «разоблачения культа личности»: соратники доблестные. Сожрут. Сожрут немедленно. Что надо сделать? Надо показать Сталина бандитом и убийцей, а на них повесить соучастие.

Е.П.: «Антипартийная группа…»

А.К.: А иначе сожрут немедленно. Так держать всех в кулаке, как Сталин, он не умел. А интригу такую организовать, что все, кто против него выступят, те за Сталина, а Сталин-то бандит и убийца — это у него получилось. Получалось до поры. Достаточное время, чтобы появились шестидесятники, которые начали понимать — что-то не то вообще, если бандит и убийца столько лет правил… Хрущев укреплял под собою трон, но, кроме того, он, как и все коммунистические начальники, был параноик, боялся Запада, потому что понимал, что никакая нормальная человеческая цивилизация гигантскую тюрьму рядом с собой терпеть не будет, а чтобы противостоять, нужно современное вооружение. Собственно, на том же возникла и перестройка — увидели товарищи члены политбюро, что просираем мы соревнование! У них — программа «Звездных войн», СОИ, а у нас нет ни хрена, у них — полная компьютеризация, а у нас — нет ни хрена… И денег нет, чтобы ответить. Чего там Горбачев говорил насчет «асимметричного ответа»? Весь асимметричный ответ заключался в том, что советская власть сдулась… То есть оба раза, когда предпринимались действия, модернизирующие советскую систему, система начинала трещать, и на второй раз самоуничтожилась. Но уже в хрущевской оттепели были заложены все разрушительные тенденции упадка советской системы. Не было бы оттепели — ничего б не было. Ни шестидесятников, ни Солженицына, никого.

Е.П.: Переходя к Василию Павловичу… Не случайно же родители велели ему во врачи идти? Потому что сидеть все равно придется, а врач в лагере выживает. То есть была уверенность, что лагеря — это навсегда. И только оттепель сделала Васю писателем, писателем-шестидесятником, а так был бы он лагерным врачом.

А.К.: Даже если бы «Коллег»… ну, условно говоря, ну, с поправками… в общем, самую вроде бы советскую свою повесть Вася принес бы в советский литературный журнал до оттепели, он бы немедленно поехал к маме, в Магадан, и уже не по своей воле. Просто за факт приноса в литературный журнал такой рукописи, не полностью социалистической, хотя и реалистической. И правильно он сделал, что «Коллег» правильно написал, правильно для конца пятидесятых, в рамках, разрешенных оттепелью. Чтобы и дальше литературу делать, а не лес валить.

Е.П.: Иначе не появилось бы потом ничего, не появился бы «Ожог»…

А.К.: Если мы не осуждаем вообще желание при советской власти заниматься литературой, а не свергать немедленно эту советскую власть, то тогда будь добр, держись следом за очередной оттепелью, или перестройкой, или чем там еще, прогрессивным… Либо ты революционер, либо ты писатель. То и другое при советской власти не получалось.

Е.П.: Или дожидайся улучшения условий, и тогда…