Леонид Млечин - Ленин. Соблазнение России
«Народный комиссариат государственного презрения, сильно нуждаясь в подходящих помещениях как для престарелых, так равно и для прочих призреваемых, находит необходимым реквизицию Александро-Невской лавры: как помещений, так инвентаря и капиталов».
Совнарком постановил реквизировать помещения Александро-Невской лавры для нужд увечных воинов. Тем более что приняли Декрет о свободе совести, церковных и религиозных обществах — об отделении церкви от государства и школы от церкви.
Отряд красногвардейцев и матросов прибыл в Лавру, чтобы секвестрировать имущество и передать часть монастырских зданий дому инвалидов. Они столкнулись с богомольцами, священник Петр Скипетров был убит.
«20 января 1918, суббота, — записала в дневнике Зинаида Гиппиус. — Закончили свой III съезд с пышностью. Утвердили себя не временным, а вечным правительством. Упразднили всякие Учредительные собрания навсегда. Ликуют. Объявили, что в Берлине революция… Размахнулись в ликовании, и Коллонтайка послала захватить Александро-Невскую Лавру. Пошла склока, в одного священника пальнули, умер. Толпа баб и всяких православных потекла туда. Бонч завертелся как-нибудь уладить посередке — “преждевременно!”
А патриарх новый предал анафеме всех “извергов-большевиков” и отлучил их от церкви (что им!)».
Коллонтай не отказалась от казавшейся ей разумной мысли использовать монастыри в нуждах государства. 30 октября 1918 года в «Вечерних известиях» появилась ее статья «Старость — не проклятье, а заслуженный отдых»:
«В коммунистическом государстве не может и не должно быть места для бесприютной заброшенности и одинокой старости. И Советская Республика декретом о социальном обеспечении от 1 ноября 1917 года признала, что государство берет на себя обеспечение работниц и рабочих, достигших возраста, когда трудоспособность падает, уменьшается…
Еще одна забота коммунистического государства — это организация общежитий для пожилых, отработавших свою долю, рабочих и работниц. Разумеется, эти общежития не должны быть похожи на капиталистические богадельни-казармы, куда раньше посылали стариков и старух “помирать”… Старости близка природа с ее успокаивающей душу мудростью и величавой тишиной. Всего лучше организовывать такие общежития за городом, обеспечивая в них стареющим рабочим и работницам посильный труд…
Но где взять сейчас такие дома, здания, приспособления для намеченной цели? Дома, здания эти есть — это монастыри. Почему мы все еще опасливо ходим вокруг этих “черных гнезд”? Почему не как исключение, а повсеместно не используем эти великолепно оборудованные сооружения под санатории, под “Дома отдыха”, под “Дворцы материнства”?»
10 ноября 1918 года в «Правде» Александра Михайловна продолжила тему — как помочь инвалидам, больным туберкулезом, истощенным недоеданием:
«Что может быть более подходящим для санаториев, чем раскиданные по всей России “черные гнезда” — монастыри? Обычно они расположены за чертой города, среди полей, лугов; тут же сад, огород, коровы — значит, молоко для больных!
И главное, отдельные комнаты-кельи для каждого больного! И все тут есть: и постели, и белье, и утварь, и вместительные кухни, и пекарни, и бани. Готовые санатории! Только поселите в них усталых, изнуренных непосильной работой рабочих и работниц, дайте им набраться здоровья среди живительного воздуха полей, дайте им отогреться под лучами деревенского солнца, так скупо заглядывающего в рабочие квартиры города!..
Скажут: занять монастыри под санатории, под здравницы! Кощунство! Ничуть. Разве лозунг Коммунистической России не гласит: кто не трудится — да не ест? А для кого еще тайна, что монастыри — гнезда тунеядцев?..
Монашкам и монахам в цвете сил и здоровья пора сказать: уступите ваши кельи тем, кто в них нуждается! Не лгите, не говорите, что вы отрешились от “земных радостей” и спасаете душу свою. До нас слишком часто доходят слухи о тех безобразиях, что творятся за стенами монастырскими в ваших “черных гнездах”. Идите в мир трудиться, как все мы трудимся, идите работать и жить без лицемерия…».
Коллонтай была сторонницей военной службы для женщин, считая ее признаком равенства. Она писала: «С призывом женщины в войска окончательно закрепляется представление о ней как о равноправном и равноценном члене государства».
Министерская карьера Коллонтай оказалась недолгой. Из-за Дыбенко.
28 февраля 1918 года Дыбенко во главе 1-го Северного летучего отряда революционных моряков отправился защищать Нарву от наступавших немцев. Военный руководитель Комитета обороны Петрограда бывший генерал Михаил Бонч-Бруевич сказал Дыбенко:
— Ваши «братишки» не внушают мне доверия. Я против отправки моряков под Нарву.
Но поскольку нарком Дыбенко был о себе высокого мнения, то он проигнорировал мнение какого-то бывшего генерала. Балтийцы захватили цистерну со спиртом, что добавило им уверенности в собственных силах. В первом же настоящем бою моряки, привыкшие митинговать и наводить страх на мирных жителей Петрограда, понесли большие потери, бросили фронт и самовольно ушли в Гатчину. Нарва была потеряна.
Возмущенный Ленин отозвал Дыбенко с фронта.
16 марта он был снят с поста наркома.
Павел Ефимович, зная, что это произойдет, пытался сделать вид, будто его отставка — результат политических разногласий, и заявил, что уходит из правительства в знак протеста против Брестского мира. Дыбенко арестовали по требованию комиссаров нарвских отрядов и его бывшего заместителя и друга Раскольникова. Павла Ефимовича обвиняли в том, что он беспробудно пил и в таком состоянии сдал Нарву немцам.
Александра Коллонтай, которая действительно не согласилась с намерением Ленина принять все немецкие условия, на VII съезде партии произнесла пламенную речь против мира с немцами и сошла с трибуны со словами:
— Да здравствует революционная война!
Зал откликнулся аплодисментами. Но эта речь ей дорого обошлась. Ленин не включил ее в список членов ЦК, и она утратила высокий партийный пост. После ареста Дыбенко она подала в отставку с поста наркома государственного призрения.
Дыбенко должен был судить Революционный трибунал при ВЦИК. Обвинителем вызвался быть его недавний коллега из наркомата по военным и морским делам Николай Васильевич Крыленко. Он уже вполне вошел в роль прокурора и относился к Дыбенко как к особо опасному преступнику, а Коллонтай воспринимал как соучастницу преступления.
Александра Михайловна писала Дыбенко в тюрьму:
«Вся душа моя, сердце, мысли мои, все с тобою и для тебя, мой ненаглядный, мой безгранично любимый. Знай — жить я могу и буду только с тобой, — без тебя жизнь мертва, невыносима… Будь горд и уверен в себе, ты можешь высоко держать голову, никогда клевета не запятнает твоего красивого, чистого, благородного облика».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});