Лоренс Оливье - Джон Коттрелл
Лоренсу Оливье впервые указал на “Олд Вик” режиссер Тайрон Гатри, в самом начале съемок “Пламени над Англией”. Советуясь с друзьями, Оливье позвонил в Нью-Йорк (проявив невероятную по тем временам расточительность), чтобы узнать мнение Ричардсона, поскольку оно было для него решающим. “Прекрасная идея, дружище” — вот все, что он услышал в ответ. Кроме того, Оливье утверждал впоследствии, что никогда не перешел бы в “Олд Вик”, если бы на это не отважился до него Гилгуд, сделавший столь престижным неудобно расположенный театр. Он уверял даже, что без Гилгуда мог и не стать классическим актером, целиком посвятив себя современной драме.
В октябре супруги Оливье отправились в трехнедельный отпуск на Капри. Он взял с собой “Гамлета” и филологические исследования, написанные по его поводу. Критика, всякий раз бранившая Оливье за чтение стихов, убедила его в том, что он должен стремиться не к традиционному, красивому преподнесению текста, а к чему-то гораздо большему. Он не мог состязаться с безупречной декламацией лириков — Эйнли или Гилгуда — на их собственной территории. Ему было нужно нечто иное, способ показать свои сильные стороны, и он прекрасно знал, что убедительным может стать только тот образ, которому актер передал что-то от самого себя.
Гатри, жаждавший нетрадиционной трактовки, привлек внимание Оливье к труду д-ра Эрнеста Джонса, президента Международной психоаналитической ассоциации, под названием ”Очерки прикладного психоанализа”. В центре этой книги, опубликованной в Вене в 1923 году и содержавшей фрейдистский анализ гамлетовского характера, стояла теория о том, что поведение Гамлета, оттягивающего месть за подлое убийство отца, может быть объяснено эдиповым комплексом; принц не решается покарать Клавдия потому, что не уверен в своих истинных побуждениях: движет ли им ненависть, рожденная любовью к отцу, или корыстные интересы и ревность, рожденные противоестественной страстью к матери. Такая концепция показалась Оливье чрезвычайно привлекательной и куда более убедительной, чем очевидное предположение, будто Гамлет медлит из-за недостатка свидетельствующих против дяди улик. У него появился заманчивый стержень для целостной трактовки роли. Кроме того, подобный взгляд позволял представить обычно меланхоличного Принца датского человеком действия, что было крайне удачно для актера с такими выраженными атлетическими наклонностями. В определенных рамках он мог дать волю своему увлечению акробатикой и фехтованием. Принцу, скованному подсознательным чувством вины, недостает решимости только для отмщения Клавдию.
Еще ни разу в жизни Оливье так не нервничал, как перед премьерой 5 января 1937 года. Тяжесть испытания состояла не только в том, что он впервые выступал в роли, которая должна была стать его самым серьезным экзаменом. Из-за ограниченного числа репетиций ему предстояло сыграть всего "Гамлета” без единого цельного прогона спектакля. Этих трудностей с лихвой хватило бы любому актеру, но у Оливье были и другие. Ему предстояло преодолеть предубеждение и даже враждебность некоторых давнишних приверженцев театра, которые возражали против его выдвижения на ведущие роли в новом сезоне. Он казался им звездой ”популярного” театра и кино, своего рода авантюристом, снимающим сливки, причитающиеся старым и преданным служителям классической традиции.
Принимая во внимание, сколько обстоятельств сложилось не в его пользу, первое выступление Оливье в “Олд Вике” можно считать поразительно успешным. Еще несколько лет назад юношеское желание немедленно потрясти публику наверняка заставило бы его сразу начать на громкой и сильной ноте. Но теперь он преуспел в театральной премудрости. Он открыл спектакль в сдержанном тоне, постепенно привлекая к себе зрителей, а не неистовствуя, дабы тут же их захватить. Это тихое начало дало полный эффект. Оно обезоруживало и интриговало, и залу не пришлось испытать неприятно ошеломляющего шока по мере того, как раскрывался этот таинственный, упорный и мужественный Гамлет, бесконечно далекий от элегантного, грустного и чувствительного интеллектуала, сыгранного Гилгудом; Гамлет обладавший кошачьей гибкостью тела и ума и сопровождавший строку “Пусть раненый олень ревет” немыслимым прыжком с приподнятого трона к игровой площадке, а потом еще ниже к рампе. Очевидно, что такое исполнение никак не могло удовлетворить закоренелых консерваторов. Трактовка выглядела ”слишком смелой”, чтение стихов не отличалось достаточной мелодичностью, а идея эдипова комплекса вообще не была замечена подавляющим большинством. Но и при всех придирках посетителям ”Олд Вика” пришлось признать в Оливье актера редкого мужества, оригинальности и мастерства. Решающую роль сыграла поразительная искренность его исполнения, и аплодисменты, долго не смолкавшие после закрытия занавеса, свидетельствовали о том, что он принят членами этого “частного клуба”.
Как оценили Гамлета-Оливье 1937 года? Наводящий на всех страх и полный противоречий Эгейт откликнулся на знаменательное событие шедевром замешательства — его статью из 2225 слов венчала фраза, достойная награды: “Многое можно было бы сказать о весьма изобретательной постановке Тайрона Гатри, но не стоит этого делать в последних строках”. Эгейт, проще говоря, сказал все и ничего. Придравшись ко всем составляющим главного блюда сезона, он фактически не передал своего впечатления от спектакля в целом. Именно ему принадлежит нередко цитируемое высказывание: ”М-р Оливье не читает поэзию плохо. Он не читает ее вообще”. Однако в той же рецензии он похвалил “редкостную убедительность” монологов. Часто вспоминают и о том, что Эгейт не принял Гамлета, “совершенно лишенного меланхолии”, и язвительно назвал его “лучшим воплощением Хотспера, которое довелось увидеть нынешнему поколению”. Значительно реже обращаются к другому суждению Эгейта, заявившего, что этот Гамлет волнует больше всех остальных “живым биением жизненной силы”.
Большинство критиков отнеслось к поэтической декламации Оливье столь же неодобрительно, как и Эгейт. Однако некоторые рецензии были поразительно хорошими. Лондонская “Дейли Экспресс” писала, что эта роль утвердила Оливье в числе актеров высшего класса. У. А. Дарлингтон из “Дейли Телеграф" не нашел в исполнении Оливье ни одного изъяна — кроме, конечно, чтения стихов.
В круг противоречивых отзывов о первом Гамлете Оливье небезынтересно включить мнения коллег и режиссера. Дублировавший его Алек Гиннес “был вне себя от акробатических прыжков и падений, на которые обрекал его пример. Мне не нравились ни Оливье, ни постановка Гатри, — говорил
