Маргарита Былинкина - Всего один век. Хроника моей жизни

Входит Лаврентий Павлович, лысый, очкастый, но очень любезный, ничуть не похожий на палача Малюту Скуратова. Они мило ужинают с легким грузинским вином и ведут приятные разговоры. Затем Галя для разнообразия предлагает ему сыграть партию в шахматы. Она всегда любила демонстрировать мужчинам свой интеллект. Неизвестно, кто проиграл, но Лаврентий Павлович вскоре уходит.

Горничная стелет Гале на диване белоснежные простыни, и наша шахматистка засыпает сладким сном. Наутро ее отвозят домой.

Так, по рассказу Галины, завершился этот сенсационный визит.

Я поверила ей, что «ничего такого не произошло».

Дело в том, что душа Галины Никитиной была во власти противоречивых страстей. С одной стороны, ей очень хотелось своими руками потеребить бразды правления, стать министром иностранных дел СССР или по меньшей мере советским послом. В этих целях она познакомилась с престарелой мадам Коллонтай и вступила в коммунистическую партию. С другой стороны, ее надежно держали в плену устои богобоязненной мещанской семьи из города Орехово-Зуево, откуда она была родом. Галя носила на шее крестик и желала выйти замуж только по христианскому свадебному обряду: с венчанием в церкви, с белой фатой и первой брачной ночью с законным мужем.

Думается, однако, что ярый бабник Берия не посчитался бы со всеми Галиными соображениями, если бы того пожелал. При всей своей внешней привлекательности она не обладала ни сексапильностью, взбадривающей мужчин, ни просто сексуальностью, свободной от всякой внутренней заданности: романтизма, практицизма, религиозности и других человеческих комплексов.

Опасное знакомство с Берией, к счастью, осталось для нее без дурных последствий, но и без награды. Квартиру, которой Лаврентий Павлович награждал своих любовниц, она не получила. Еще долго, до того, как Галина Степановна Никитина стала доктором юридических наук, она продолжала мыкаться по съемным комнатам в Москве. Это лишний раз подтверждает правдивость ее рассказа.

Кроме Гали Никитиной и Наташи Зубковой моими приятельницами по институту были библейски красивая умница Сима Певзнер и большеглазая ребячливая Марина Хаскина, с которой мы частенько бегали на Басманную улицу в церковь Никиты Мученика. Там, в этом соседнем с Бабушкиным переулком храме находилась столовая какого-то учреждения, где можно было, прикинувшись служащими, без всяких карточек заполучить тарелочку вареной фасоли.

Из числа моих сокурсников и вообще выпускников ИВТ многие сделали блестящую карьеру в самых разных сферах деятельности, даже по части шпионажа. Канон Молодый, привлекательный парень, заразительно и громко хохотавший в институтских коридорах, стал канадским бизнесменом Лонгсдейлом, которого англичане, правда, скоро поймали, но родина его вызволила. Этот эпизод увековечен советским фильмом «Мертвый сезон».

Володя Туманов, некогда не особо приметный лобастый мальчик, стал маститым доктором права и первым председателем Конституционного суда России.

Вообще докторов юридических наук, вышедших из лона ИВТ, несть числа. Эстафету от тех, кто остался в веке двадцатом, перенесли, кроме Туманова, в век двадцать первый член Высшего Арбитражного суда Миша Розенберг, когда-то долговязый юнец с испуганными голубыми глазами; профессор Парижского университета «Дидро» Жора Скоров, ласковый манерный юноша, просивший называть его не Жорой, а Георгием, и ставший не тем и не другим, а Жоржем Скорофф. И многие другие.

Мои однокурсники не пробуждали во мне особых эмоций. Это были мои товарищи, без всякой «тайны» и волнующей романтики. Правда, за исключением некоторых выдающихся персонажей, таких, как темнокудрый умник Саша Сафрай. Я оказалась на грани влюбленности, но первых нужных шагов не сделали ни я, ни он, хотя мы отшагали немало километров по улицам Москвы. От него я впервые услышали некоторые азбучные истины мужской психологии.

Однажды мы шли по Воронцову полю (бывш. ул. Обуха) мимо старинного особняка, перед фасадом которого стоит беломраморная статуя богини, с одного плеча которой спустился легкий хитон. Саша заметил, что мужчину в гораздо большее волнение приводит ненамеренная женская полуобнаженность, чем нарочитая полная нагота. «Вот как у этой богини, которая словно не успела прикрыть правую грудь».

Другой истиной, ставшей для меня открытием, было то, что любовь может и не найти свой идеал, но вспыхнуть просто при удачно сложившихся обстоятельствах.

Эти его слова в скором времени подтвердились. Сам он женился на «джек-лондоновской» девушке-эстонке, которую встретил в Крыму на берегу моря, а мне самой эту непреложную истину пришлось постичь сразу после окончания института…

Несмотря на мою индифферентность к сотоварищам, нежный интерес ко мне проявлял славный Владек Усенин с миндалевидными серыми глазами и с походкой Чарли Чаплина. Да и тот же Миша Розенберг, глядя на меня, робко, но недвусмысленно хлопал своими голубыми глазами. А венгерский мальчик-первокурсник Иштван молча ходил за мной по пятам всякий раз, когда я шла в столовую. В коридоре позади меня частенько слышалась гулкая поступь добротных венгерских башмаков — Иштван опять меня подкараулил. Но все это было совсем не интересно.

Иное дело импозантный профессор Томашевский, завораживающе читавший нам лекции по гражданскому праву и на каждой десятой фразе звучно произносивший свою любимую приговорку: Par excellence! («Главным образом», фр.). Или преподаватель испанского языка Габриель Арром, тщедушный испанец с горящими черными глазами и до блеска прилизанными черными волосами…

По правде сказать, меня сначала обуяло нечто вроде страсти вовсе не к тихому испанцу, а к испанскому языку.

На четвертом курсе я бегло разговаривала по-немецки и даже сочинила пародийное продолжение поэмы Шиллера «Перчатка» на немецком языке. С третьего курса у нас было введено факультативное изучение второго языка. Когда я об этом узнала, две испанские группы были уже сформированы. Не знаю почему, но мне вдруг нестерпимо захотелось изучать кастильский язык, и я прямиком направилась к директору, Афанасию Ивановичу Змеулу, с челобитной. Он разрешил мне подключиться к группе Аррома.

Не ведала я тогда, каковы будут последствия этого моего спонтанного поступка.

В День Победы, 9 мая 1945 года, я лежала на диване в большой комнате, смотрела в потолок и слушала радио. Восторженные речи, треск салютных петард, далекий гул площадей. Общая радость вдохновляла и заражала, но в нашу семью она не ворвалась бурным восторгом. Шура Березовский погиб, а больше никого мы с фронта не ждали.

Летом 45-го я перешла на третий курс. Учебная страда не сбавляла темпа. Много времени отнимало двух- трехчасовое стояние в очереди, чтобы попасть в читальный зал Ленинской библиотеки, где были те книги, которых нельзя было достать или купить. Но я любила там бывать. Умиротворяюще действовала прохладная, шелестящая страницами тишина переполненного зала, где за столами под зелеными колпаками ламп среди высоких стопок книг затаивалась студенческая братия. Берешь свои заказанные накануне книги и тихо располагаешься на свободном местечке, невольно оглядывая своих соседей справа и слева…