Лаша Отхмезури - Жуков. Портрет на фоне эпохи

Зимой Жуков хорошо справился с испытанием, которое ему устроил во время внезапной проверки Блюхер, один из самых энергичных сторонников профессионализации Красной армии: «Как у вас обстоит дело с боевой готовностью? Вы понимаете, что стоите недалеко от границы?  – спросил он Жукова.  – Да? Тогда дайте полку сигнал „тревоги“». Поднятый среди ночи полк был тщательно проинспектирован. Блюхер обнаружил, что один пулеметчик забыл запас воды для охлаждения своего оружия. «Учтите эту ошибку»,  – ледяным тоном бросил Блюхер Жукову[133]. Тем не менее после этой проверки Гай подтвердил Жукову то, о чем говорил ему еще летом: он выбран для отправки на учебу в Ленинградскую высшую кавалерийскую школу, на курсы усовершенствования командного состава. В его личном деле сохранилась следующая характеристика, данная Гаем: «Теоретически и тактически подготовлен хорошо.

Хороший строевик и администратор, любящий и знающий кавалерийское дело. Умело и быстро ориентируется в окружающей обстановке. Дисциплинирован и в высшей степени требователен по службе. За короткое время его командования полком сумел поднять боеспособность и хозяйство полка на должную высоту»[134].

В высшей кавалерийской школе

Осенью 1924 года Жуков впервые приехал в бывшую столицу. На фотографии мы видим его в зимней форме, в буденовке с красной звездой на голове. Ему 28 лет. Он носит маленькие усики, подстриженные щеточкой. У него широкие плечи, черты лица огрубели. Исчезли ирония и вызов, читающиеся на фотографиях до 1915 года. В последующие годы он расстанется с усами, но останется суровая маска, плотно сжатые, несколько выдающиеся челюсти, насупленные брови, ямочка на подбородке.

В Ленинграде Жуков оказался в одной компании с десятком других командиров кавалерийских полков, в том числе с Рокоссовским, Баграмяном и Еременко – тремя людьми, которые в разном качестве сыграют важную роль в его жизни. Как это уже было в 1920 году, срок обучения неожиданно сократили с двух лет до одного: не хватало средств и преподавателей. Жуков занимался упорно, если доверять свидетельству Рокоссовского – зафиксированному, когда тот уже не был другом Жукова, и Баграмяна, на всю жизнь оставшегося его другом. Программа обучения не блистала оригинальностью, почти полностью повторяя существовавшую в царской армии: вольтижировка и верховая езда, фехтование, форсированные марши, преодоление водной преграды верхом, работа с картами. Единственными новшествами стали теоретические занятия на ящике с песком и написание курсантами докладов. «Жуков, как никто, отдавался изучению военной науки,  – вспоминал Рокоссовский.  – Заглянем в его комнату – все ползает по карте, разложенной на полу. Уже тогда дело, долг для него были превыше всего»[135].

Для написания заключительного доклада Жукову досталась тема «Основные факторы, влияющие на теорию военного искусства». По сведениям Бориса Соколова, одного из российских биографов маршала, написать доклад ему помогли товарищи по учебе, что наводит на мысль о том, что содержание доклада было в основном политическим, или же… что Жуков еще не приобрел достаточных навыков для написания больших работ. Нехватка подготовленных людей и снаряжения, крайняя политизация, доминирование теории в ущерб практике, формализм – эти пороки советского военного образования просуществуют по меньшей мере до Второй мировой войны.

Осенью 1925 года занятия на курсах закончились. Жуков и два его товарища, одним из которых был Михаил Савельев, с кем вместе двадцать лет спустя будет брать Берлин, решили установить «мировой рекорд в групповом конном пробеге». За три дня троица преодолела 963 километра, отделяющие Ленинград от Минска. Жуков потерял шесть килограммов, но получил денежную премию и отпуск[136]. Он решил съездить в Стрелковку.

Возвращение в родную деревню, похоже, вызвало у Жукова ощущение подавленности. «Мать за годы моего отсутствия заметно сдала, но по-прежнему много трудилась. У сестры уже было двое детей, она тоже состарилась. Видимо, на них тяжело отразились послевоенные годы и голод 1921–1922 годов. […] Деревня была бедна, народ плохо одет, поголовье скота резко сократилось»[137]. Георгий Константинович оплатил постройку новой избы и сам принял участие в строительстве. Пожар уничтожит и эту избу в 1936 году. Жуков построит за свой счет новую и даже возьмет к себе в Слуцк свою племянницу Анну, хотя у него были плохие отношения с сестрой Марией и, особенно, с ее мужем, офицером, который будет служить под его началом в Монголии. Несмотря на ссору с родственниками, он будет посылать Марии посылки с продуктами.

Коль скоро мы рассказываем о событиях 1925 года, попутно разрушим еще одну биографическую легенду, встречающуюся во многих книгах и статьях о Жукове: якобы будущий маршал «где-то между» 1925 и 1927 годами находился в Берлине: он будто бы проходил стажировку при штабе рейхсвера в рамках тайного военного сотрудничества между Веймарской республикой и Советским Союзом, продолжавшегося с 1922 по 1933 год. Как мы только что убедились, в 1925 году Жуков находился в Ленинграде, а затем в Минске и, наконец, в Стрелковке. Может быть, речь идет о 1926 или 1927 годе? В военном архиве во Фрибурге хранится список[138] из 196 фамилий советских офицеров и инженеров – включая членов технических комиссий,  – побывавших в Берлине с 1925 по 1932 год. В нем фигурируют фамилии Тухачевского, Уборевича, Егорова, Эйдемана, Якира, Триандафиллова и Тимошенко. Фамилии Жукова в списке нет.

Как же появилась эта легенда? Мы нашли три ее возможных источника. Первый: однофамилец. Фамилия Жуков очень распространена в России. Некий Л.И. Жуков действительно находился в 1931 году в Берлине в качестве стажера-картографа. Он входил в группу из пяти специалистов, которые окончили в немецкой столице двухмесячные курсы. Второй, еще более вероятный, источник возникновения ошибки это заявление фельдмаршала фон Рундштедта, сделанное им во время пребывания в плену в Великобритании. Он заявил выдающемуся британскому военному историку Бэзилу Лиддел Гарту, что Жуков получил профессиональную подготовку в Германии, а историк вставил эту информацию в свою имевшую огромный успех работу The Other Side of the Hill[139]. Наконец, мы обнаружили третий источник легенды – генерал-майора Фридриха фон Меллентина, автора книги о германских танковых войсках Panzerschlachten, вышедшей в 1956 году и дважды переиздававшейся в США. Эта работа, влияние которой на западные армии послевоенного периода трудно переоценить, прославляет германское военное превосходство, особенно над Советами. Она написана в классическом русле мемуаров генералов вермахта, находящих себе оправдания за разгром их армий. Однако, рассказывая о сталинградской катастрофе, Меллентин, хоть и с неохотой, вынужден признать талант Жукова, проявленный в операции по окружению германской группировки; операции, осуществленной другими, но разработанной им. Видимо, смущенный подобным признанием, он тут же исправляется, поместив внизу страницы примечание: «Немногим известно, что Жуков ранее получил значительную подготовку в Германии. Вместе с другими русскими офицерами он учился на организованных рейхсвером военных курсах в 1920-х. Некоторое время он был приписан к кавалерийскому полку, в котором полковник Динглер служил в качестве субалтерн-офицера. У Динглера сохранились живые воспоминания о буйном поведении Жукова и его собутыльников и о значительном количестве спиртного, которое они привыкли принимать за обедом. Ясно, однако, что с военной точки зрения Жуков не потерял времени зря»[140]. Содержание этого примечания вымышлено от начала до конца либо самим Меллентином, либо его «источником» – полковником Динглером. Жуков никогда не пил много, а с 1938 года вообще прекратил употреблять алкоголь. Смысл этого шитого белыми нитками рассказа – превратить Жукова-победителя в продукт германской военной школы, потерпевшей от него поражение. Он нам ясно показывает неспособность германских генералов понять подлинную причину своего поражения в войне с Советским Союзом.