Лея Трахтман-Палхан - Воспоминания. Из маленького Тель-Авива в Москву

Однажды в свободный от работы день вошел в комнату, где я жила с Салей, парень индокитайского происхождения, один из друзей Симхи и Меира. Он пригласил меня взять лодку и поплавать по Москве-реке. Я, как всегда, сразу отказалась. Не хотела никаких прогулок. Я забывалась только в учебе. Бен-Иегуда сказал мне на иврите, что в этом случае мне нельзя отказаться, потому что парень подумает, что это из-за того, что он азиат, а я европейка. И тогда я вышла с ним. Как сильно было разочарование того парня! Прибыли на Москву-реку, он взял лодку для двоих, плавали на лодке, а я сидела грустная и молчала. Он старался вести беседу, просил меня петь мои любимые песни, а я сидела, как немая. На прощание он мне сказал, что впервые видит молодую, красивую девушку, которая так печальна и безжизненна.

Летом 1933 года я проводила отпуск в городе. Из близких товарищей дома осталась только Рива, жена Лукачера. Мы проводили много времени вместе. Ее сыновья уехали в лагерь на все лето, а муж находился в доме отдыха, и она, взрослая женщина старше меня на 14 лет, рассказала мне историю своей любви и открыла передо мной свою сердечную боль: «Что я сделала, как я могла оставить сына из-за любви?» Ее мальчику Дану было семь лет, когда она покинула его. Она тосковала по сыну и не могла простить себе, что оставила его. 14 февраля родился Дима. Он родился крупным мальчиком с удлиненным, смуглым лицом. После рождения его отец Бен-Иегуда был послан украинской партией в МТС (машинно-тракторную станцию для колхозов) на партийную работу, и Саля перешла жить в заводское общежитие электрозавода, где она работала. Я перевезла свои чемоданы на квартиру Ривки Лукачер и ночевала у подруг.

Вскоре я получила общежитие в Кожухове, в четверти часа ходьбы от завода. Жилой квартал завода, где работал Михаил, также находился в четверти часа ходьбы от моего общежития. Дома были деревянные, оштукатуренные с двух сторон. Мы жили по соседству с Михаилом, но были заняты работой и учебой и встречались нечасто (Михаил жил с братом Хаимом). Когда к ним приезжала Юдит, знавшая меня по тюрьме в Акко, она приглашала меня к ним. Она очень хотела видеть нас вместе, но ей не довелось увидеть наших сыновей. Она была убита немцами вместе со своим маленьким сыном в Одессе.

Я все время ходила голодная. Ездила на работу, возвращалась, училась, и все время меня мучило чувство голода. Я ехала с Тверского бульвара около часа в страшном холоде: в 30-х годах трамваи не обогревались. Иногда можно было купить в буфете, где мы учились, какой-нибудь бутерброд, но кусок хлеба был таким тоненьким, что только возбуждал аппетит. Для меня, особенно в первые годы, когда я страдала острой ностальгией, стоять в очереди в магазине, как селедки в бочке, было отталкивающим и невозможным.

Маруся Клейменова была сыта: она не должна была заботиться о своем питании. Она была младшей дочерью в большой семье, в которой было несколько работающих.

Ее мама была домохозяйкой. Она стояла в очередях и получала на всю семью все, что можно было купить по карточкам. Ее старший брат прибыл в Москву в юности. Продвинулся в работе, достиг руководящей должности, получил квартиру от завода. Женился и привез к себе своих старых родителей и младшую сестренку из колхоза, где голодали из-за отсутствия хлеба. После коллективизации хлеба не было, и даже картошка была не у всех. Одиночки редко получали отдельные комнаты.

Марина Шиленок и Маруся Клейменова были хорошими и сердечными девушками. После вечерней смены, которая заканчивалась в 12 часов ночи, они приглашали меня к себе домой на ночлег, особенно после того, как со мной произошел неприятный случай. Я заснула в трамвае по дороге домой с ночной смены и не вышла на своей остановке, а доехала до конечной и вынуждена была ехать назад несколько остановок. Когда я добралась до ворот общежития, они были закрыты на замок. Я стучала, но сторож не согласился открыть мне дверь и велел идти на параллельную улицу – там был проход в дом. Мне пришлось идти темными переулками и искать незнакомый мне вход. Никогда раньше я не ходила по этой дороге.

Когда наконец я пришла в комнату Сали и Бен-Иегуды, я сильно расплакалась, потому что встретила по дороге пьяную женщину, лежащую на бульваре, и молодую проститутку в рваном пальто. Проститутки, сироты, которые потеряли своих родителей во время Гражданской войны, шлялись тогда по Москве в обносках.

Когда Саля и Мустафа выслушали причину моего плача, они спросили, почему я не постучала в окно, где жили Лукачер и Рива, оно выходило на улицу недалеко от ворот. Мне, конечно, и в голову не пришло будить людей ночью.

После этого случая мои подруги не давали мне ехать на Тверской бульвар после вечерней смены. Одна из них брала меня ночевать к себе. Маруся, полная голубоглазая блондинка с красными щечками, смотрела на меня с удовольствием и говорила: «У меня подруга – еврейка! В деревне, когда мы не слушались маму, она называла нас ругательными словами “жид” и “жидовка”». Она рассказала мне, как ей стало известно, что такое «жид». В цеху устроили товарищеский суд над рабочим, назвавшим своего товарища жидом. Она сидела около мастера цеха Никанорова и спросила его, чем провинился рабочий, ведь ее мама так звала их все детство. Тогда Никаноров рассказал ей о положении евреев до революции и объяснил, что теперь евреи равноправные граждане. По закону, того, кто называет еврея жидом, сажают на три года в тюрьму. Поэтому делают товарищеский суд, чтобы перевоспитать его и не передавать дело в официальный суд.

У Маруси Клейменовой мы садились на кухне и пили чай с круглыми монпансье, наполненными вареньем, и ели досыта белый хлеб. Норма хлеба для взрослого, насколько я помню, была 800 граммов, и у Клейменовых в доме всегда хватало хлеба. Конечно, если есть только хлеб без жиров, белков, без овощей и фруктов и работать на тяжелой работе, 800 граммами хлеба не наешься, но когда хозяйка подает густой суп, заправленный немного мясом и жиром, утром, в обед и вечером, и вдобавок картошку с квашеной капустой – вся семья сыта. Главным питанием были щи – популярный в России суп из капусты, картофеля и моркови, сваренный с костями и заправленный жареным луком. Их ели с черным хлебом, кислым на вкус. В столовой мы сидели возле длинных столов на скамейке. В первое время рабочие указывали на меня и говорили: «Смотрите, смотрите, ест щи без хлеба, оставляя его на второе». Рабочие ели свой кусок хлеба с супом. Второе блюдо состояло из котлеты с картошкой и квашеной капустой. Я не привыкла есть суп с хлебом. Каждому полагался только один кусок хлеба – это было сверх хлебной нормы, и его выдавали только на больших предприятиях.

Маруся укладывала меня спать вместе с ней на полу. С ней жили пожилые родители и два взрослых брата со своими женами. Они встречали меня утром по-дружески, но без лишних разговоров. Ну о чем говорить с подругой дочери, да еще утром, когда все торопятся съесть порцию щей и выйти на работу?