Анри Труайя - Гюстав Флобер

Он клянется, что готов забросить свой роман, однако работает над ним с большим рвением, чем когда-либо. Луиза настаивает на том, чтобы он нанял квартиру в Париже, он уклончиво отвечает: «Что касается вопроса о моем немедленном устройстве в Париже, то его нужно отложить или скорее решить немедленно. Сейчас это невозможно… Я хорошо знаю себя, это будет потерянная зима, а может быть, и вся книга… Я подобен кувшину с молоком: чтобы образовалась сметана, ему надо постоять какое-то время… Я говорил обо всем этом с матерью. Не обвиняй ее (даже в душе), ибо она скорее на твоей стороне. Я решил с ней денежные вопросы, и в этом году она сделает распоряжения относительно моей мебели, моего белья и пр. Я уже присмотрел слугу, которого привезу в Париж. Как видишь, это окончательное решение… В своем кабинете я ничего не буду трогать, ибо именно здесь и всегда я буду писать лучше, чем где-либо, и, в конце концов, стану проводить большую часть времени из-за того, что стареет моя мать».[244]

Итак, он наконец посмел признаться матери, что у него есть любовница. Она догадывалась, конечно, однако ничего не говорила. А он вздохнул с облегчением, как ребенок, который только что сознался в проступке. Он прощен, а значит, может снова вернуться к своим игрушкам. 10 ноября он уезжает в Париж, намереваясь провести там несколько дней. Останавливается в гостинице на улице Эльдер. Луиза, встретившись с ним, понимает, что он охладел к ней. Ее раздражает Луи Буйе, который не оставляет их ни на минуту. Их редкие встречи с глазу на глаз бурны. Так как она продолжает настаивать на встрече с его матерью, он грубо обрывает ее. А когда она сетует на свои денежные затруднения, говорит, что у него нет денег. Он уже, впрочем, дал ей в долг пятьсот франков в 1852 году и сто франков в этом году. Их последняя встреча окрашена усталостью и горечью. Он уже жалеет о том, что приехал. Две недели вдали от матери и от «Бовари» – слишком! Расставаясь с Луизой, он обещает ей на всякий случай скоро увидеться вновь. По возвращении в Круассе он пишет ей: «Как плохо мы расстались вчера! Почему? почему? Возвращение будет лучше! Ну же, смелее! больше надежды! Я целую твои прекрасные глаза, которые так часто плакали из-за меня».[245] И три дня спустя: «В самом деле, ты права, мы совсем не были одни в этом путешествии. Недоразумения произошли, наверное, оттого, что наши тела соприкоснулись, а у сердец не было времени почувствовать друг друга… В следующем году, даже если не напишу „Бовари“, приеду сюда снова. Я сниму квартиру. И буду проводить там как минимум четыре месяца в году».[246] Верит ли он в это сам? Ибо своему дорогому Луи Буйе пишет откровенно: «Бедная Муза (Луиза) очень назойлива. Не знаю, что с ней делать… Как думаешь, чем это кончится? Чувствую, что она очень устала. Для ее же душевного покоя следует отпустить меня. По ее чувствам ей двадцать лет, а мне – шестьдесят».[247]

В самом деле, он устал от этой старой связи, усугубленной слезами и упреками Луизы, однако находит удобным иметь под рукой женщину, когда приезжает в Париж. Ему достаточно видеться с ней сутки, чтобы снова испытывать желание бежать от нее; между тем вдали от нее он испытывает тайное удовольствие, рассказывая ей о своей жизни. Оба склонные к крайностям, они занимаются любовью, ссорятся, мирятся в письмах. Это, наверное, более пикантно, думает Флобер, нежели с глазу на глаз в комнате? Он пишет ей: «Я ложусь очень поздно, встаю так же поздно. Темнеет рано, я живу при свете факелов, точнее, своей лампы. Не слышу ни шага, ни голоса человеческого. Не знаю, что делают слуги, они прислуживают мне словно тени. Обедаю со своей собакой. Много курю, жарко топлю камин и усердно тружусь. Это здорово!»[248] И еще: «У меня на черепе железная каска… Я пишу „Бовари“. Дошел до любовной сцены, я в самом разгаре ее. Потею, замирает сердце… Часов в шесть, когда я как раз писал слова „нервный припадок“, я так увлекся, я так кричал и так сильно чувствовал переживания моей маленькой женщины, что сам испугался, как бы со мной не случился припадок. Я встал из-за стола и открыл окно, чтобы успокоиться. У меня закружилась голова. Сейчас сильно болят колени, спина и голова. Я как человек, который чрезмерно позанимался любовью (прошу прощения за сравнение), устал и опьянен… Творчество – восхитительная вещь, забываешь самого себя, живешь в каждом образе, который создаешь. Сегодня, например, я был в одно и то же время мужчиной и женщиной, любовником и любовницей; я совершал прогулку на лошади по лесу осенним полднем под желтой листвой; я был лошадьми, листвой, ветром, словами, которые друг другу говорили влюбленные, и красным солнцем, от яркого света которого прикрывались их упоенные любовью глаза».[249]

Однако Луиза не хочет понять писателя, который жаждет одиночества и более близок к своим героям, нежели к реальным людям, которые живут рядом с ним. Ее десять раз отправляли в ее альков, однако она по-прежнему убеждена, что если мадам Флобер увидит ее, то не устоит перед ее обаянием. И в который раз говорит об этом Флоберу; он снова возражает: «Убежден, что, увидев тебя, она будет очень холодна – не очень любезна, как скажешь ты. Именно поэтому я не хочу, чтобы вы встретились. Впрочем, я и не люблю подобного смешения, подобного альянса двух привязанностей разного происхождения… Умоляю тебя еще раз, не вмешивайся. Когда придет время, представится удобный случай, я буду знать, что нужно делать».[250] Когда он пытается понять свое истинное отношение к этой ситуации, то ему кажется, что он оскорбит достоинство матери, представив ей женщину, с которой спал. Они принадлежат двум разным мирам: мать – к миру нежности, забот и семейных воспоминаний, любовница – к миру разврата и фантазий. Для того чтобы он мог продолжать уважать мать и желать любовницу, они не должны знать друг друга.

Несмотря на требовательность Луизы, он в феврале 1854 года едет в Париж, проводит рядом с ней несколько дней, присутствует на ее ужинах, разговаривает с Леконтом де Лилем, который стал завсегдатаем дома, и уезжает так, как будто ничего не изменилось в его отношениях с назойливой «Музой». С каждым месяцем он пишет ей все реже оттого, что устал, конечно, а также из-за болезни, которая подтачивает его. «Сильнейшее ртутное слюнотечение, дорогой старина, – пишет он Луи Буйе. – Не могу ни говорить, ни есть. Ужасная лихорадка и т. п. Наконец благодаря слабительным, пиявкам, клизмам, а также благодаря моей сильной конституции я таки выкарабкался. Не удивлюсь даже, если в результате воспаления исчезнет опухоль, ибо она уже уменьшилась наполовину».[251] Луи Буйе, который часто видит Луизу в Париже, рассказывает ему о похождениях этой ненасытной женщины. После увлечения Альфредом де Мюссе она поссорилась с ним и в отместку написала стихотворение «Служанка», где вывела его под именем Лионела как пьяницу и падшего поэта. Флобер, которому она передала рукопись, не советует публиковать его: «Зачем оскорблять Мюссе?.. Чего ты этим добьешься? Этот бедный малый и не думал тебе вредить. Зачем ты хочешь насолить ему больше, чем он тебе?» Впрочем, появляется новый соперник: Альфред де Виньи. Академик пятидесяти семи лет. Не может ли он помочь «Музе» получить еще одну премию Французской академии? Она спит с ним. Однако не теряет из виду при этом свою главную цель – окончательно привязаться к Флоберу, который сопротивляется. Луи Буйе пишет другу, чтобы прояснить ситуацию: «Ты хочешь, чтобы я сказал, что думаю по этому поводу? Ты хочешь, чтобы я пояснил тебе, чего она мечтает добиться своими визитами к твоей матери, своей комедией в стихах, криками, слезами, приглашениями и ужинами? Она хочет, она верит, что станет твоей женой… Я понимал это, не смея сказать самому себе; между тем слово мне было сказано ясно, не ею, но так, как если бы она произнесла его сама. Вот почему она отказала Философу (Виктору Кузену)». И добавляет: «Никто здесь не принимает ее всерьез, она выглядит смешной, что очень досадно, ибо я искренне люблю ее».