Глеб Скороходов - Три влечения Клавдии Шульженко

«Николай Константинович поражал меня умением работать на съемочной площадке, мгновенно включаться в роль, – вспоминала Шульженко. – Вот только что мы разговаривали на бытовые темы, он заботливо спрашивал, как мой первенец, но звучал сигнал режиссера, и Черкасов на глазах превращался в стража порядка.

Про своего героя он знал все. Иногда вдруг начинал со мною разыгрывать «этюды».

– Ну вот как ваша Вера будет разговаривать со мной – милиционером, если я, например, снял ее с подножки трамвая? – спрашивал Черкасов, улыбаясь.

Я охотно принимала игру и стремилась всеми способами разжалобить неприступного милиционера, чтобы не платить штраф. Ссылки на отсутствие денег, на собрание в ячейке на него не действовали. «Платите или пройдемте», – твердил невозмутимо он. Когда же я сказала, что спешу к ребенку, каменное лицо Черкасова смягчалось:

– Ладно, идите. Только смотрите, чтоб в следующий раз ваш ребенок не остался сиротой.

Все это было точно в характере его роли.

Он замечал мое волнение перед съемкой – то волнение, которое мешает актеру, сковывает его, он старался ободрить меня и шутил:

– Зачем волноваться и трусить, если еще неизвестно, что с этой сценой будет дальше?! Вот я сыграл во «Встречном» и заметьте – тоже милиционера. Волновался, старался – все хвалили, а когда смотрел фильм, мой герой так и не появился на экране. Его вырезали при монтаже – не вмещался!

При этом Черкасов так заразительно смеялся, что все мои страхи улетучивались».

Дунаевский еще раз заглянул в павильон к Авербаху, когда там шла съемка лирического эпизода: Шульженко сидела на берегу реки и страдала от измены любимого.

В перерыве он подошел к ней:

– Вот на берегу ты и пела бы грустную песню, как трудно жить без любви и как легко от любимого получить полную меру горя и страдания. Но я уже уговорил Корша: следующий его фильм будет более человеческим. Не хуже «Пастуха из Абрау-дюрсо» – к нему я уже написал музыку и твою песню туда вставил. Извини, но ничего другого не приходило в голову. А мы с тобой в кино еще поработаем!

Кто знал, что вторая встреча с Шульженко, уже на «Мосфильме», будет только через два десятка лет.

Но до этого были и другие.

В мае 1950 года в журнале «Советская музыка» появилась статья Дунаевского «Наши друзья», посвященная тем, кто дает жизнь песне.

Заметив, что оперные солисты редко обращаются к советской песне, а то и вовсе пренебрегают ею, Дунаевский писал: «На другом краю советского исполнительского фронта находятся наши выдающиеся, популярные эстрадные исполнители, такие, как Л. Утесов и К. Шульженко, возглавляющие большую группу артистов так называемого индивидуального вокального жанра.

Установив в былое время свой исполнительский стиль и манеру, Шульженко за последние годы многого добилась в стремлении поставить свое незаурядное исполнительское дарование на службу современной теме. Много интересного артистка внесла в исполнение советской песни. Долг советских композиторов – помочь своим творчеством таким благородным поискам и стремлениям. Руководство эстрады обязано шире привлекать авторов к написанию специальных произведений для эстрадных мастеров с ярко выраженным индивидуальным исполнительским дарованием».

Этот призыв Дунаевский обратил прежде всего к себе. Он пришел на помощь певице в годы, когда после разгромных идеологических постановлений ЦК начались гонения на лирику, якобы отвлекающую советских людей от задач социалистического строительства, все ее пластинки изъяли из продажи и она осталась без песен. Дунаевский написал для нее две баллады – «Окрыляющее слово» и «Письмо матери», обе на стихи Г. Рублева.

Первая из них, мужественная («маршеобразно» – пометил Дунаевский на клавире) повествовала о юноше из Кордовы. Во франкистской Испании, где все, связанное с Советской страной, объявлено крамолой, Педро (так зовут героя песни) выводит на стене лозунг, призывающий к миру. Его хватают полицейские, пытаются заставить назвать имена сообщников. Эта почти детективная история, изложенная трескучими стихами, заканчивается тем, что на стене опять появляется запретный лозунг.

И над мрачною КордовойСнова вспыхнуло во мглеОкрыляющее слово,Слово правды на земле!

Сталин и был тем «окрыляющим словом». «Вождю народов, оплоту мира» адресовала свое письмо и мать из Руана, потерявшая на войне трех сыновей. Ничего подобного Шульженко прежде не пела, но без этого в то время никогда бы не получила разрешения на сольное выступление.

Песни-баллады продолжали ту линию в творчестве Дунаевского, которая была начата в конце 30-х годов «Девушкой в солдатских сапогах». Ее композитор отнес тогда к числу своих опытов, назвав «Девушку» «примерно той песней, которая прокладывает мост между массовой песней и камерной». По его мнению, в произведениях такого рода должны сочетаться доступность массовой песни и глубина образов пьес камерного типа.

Но если «Девушка в солдатских сапогах», разученная Шульженко в пору ее создания, не удержалась в репертуаре (быть может, мост был наведен преждевременно), то на «Письмо матери» и «Окрыляющее слово» певица и композитор возлагали иные надежды.

В период работы над ними Дунаевский приезжал на репетиции, внимательно слушал Шульженко, раз вносил «на усмотрение исполнительницы» свои предложения. На премьере волновался, будто это первые песни, решавшие его судьбу, а после концерта быстро прошел за кулисы, поздравил Шульженко с успехом и поблагодарил ее.

«Судьба песни зависит от того, в чьи уста она вложена», – повторил он в тот вечер известную формулу, не предвидя, что начавшаяся вскоре борьба с космополитизмом перевернет ее с ног на голову.

Через несколько месяцев, когда утихли премьерные волнения, он позвонил Шульженко и попросил ее выступить с ним в заключительном концерте для комсомольских делегатов.

– Я хочу показать им новое, что у меня сейчас есть, – сказал он.

Песни Дунаевского Шульженко разучивала с аккомпаниатором Борисом Мандрусом, музыкантом, с которым она связала творческую судьбу на два десятилетия. Проработавший не один год, аккомпанировавший в концертах многим знаменитым солистам оперы и балета, Мандрус впервые столкнулся с песенным жанром. Он стал подлинным партнером певицы.

Во время репетиции Дунаевский, обычно решительный человек, робко предложил Шульженко послушать совсем новую его песню: «Может быть, ее тоже стоит спеть комсомольцам?»

«Школьный вальс» понравился певице, восхитило единство мелодии и текста.

И где бы ни бывали мы,Тебя не забывали мы…Ты – юность наша вечная,Простая и сердечнаяУчительница первая моя.

Это песня-воспоминание, внутренний монолог. Только размышляя, ведя разговор не «вслух», а про себя, можно обратиться к женщине «с седыми прядками» как к самому близкому человеку, как к матери, на «ты».