Виктория Бабенко-Вудбери - Обратно к врагам: Автобиографическая повесть
На следующий день после кровавого события в городе начали взрывать мосты, фабрики и некоторые заводы. Врагу ничего не должно достаться, что может быть полезным. И мы все думали, что теперь Красная армия поступает так же, как поступила армия России во время Наполеоновской войны: все уничтожить и все дальше и глубже в страну заманивать врага. А Краматорск ведь — на Донбассе. Значит, если врагу отдают наш город, то уже почти вся Украина в его руках. А это уже довольно глубоко внутри страны.
В этот день начался грабеж всех оставшихся магазинов, фабрик, складов. Жгли все, что могло достаться врагу. Дым от пожаров, и взрывов стоял вокруг города, как тяжелая, черная туча. Он затмил солнце, и было темно, как поздним вечером. Уже с самого утра жители рабочих поселков тащили с хлебного завода все, что попадется. Почти весь поселок стал скоро совсем белым от рассыпанной муки. Глядя на это, мы тоже решили пойти к хлебному заводу и притащить что-нибудь. Ведь никто не знал, будет ли пища в скором будущем. Конечно, мы, дети, не были очень сильными и не могли утащить много. А мама отказывалась «грабить», как она выразилась. В таких обстоятельствах она всегда была беспомощной.
Когда мы пришли на хлебный завод, мы не могли понять, что там творилось. Если можно было представить себе, как выглядит ад, то это и был настоящий ад. Хлебный завод был огромный. И там хранился не только хлеб, но и разные другие продукты: мясо, крупа, жиры, сахар и прочее. Люди целыми семьями или группами тащили все, что находили: если кто-то тащил мешок муки, ему помогали другие, затем муку делили между собой. Если кто-то тащил мешок с мясом — обыкновенно соленое мясо, — ему тоже помогали, и тут же во дворе мясо делили между собой. Эта невероятная толкотня людей напоминала муравейник. Иногда вдруг кто-то кричал: «Завод взрывают!» — тогда все, бросив добычу, бежали к выходу и хватали что попало, свое и чужое. Начинались ссоры, даже драки. Так продолжалось до темноты, пока завод не опустел. Нам удалось притащить домой полмешка муки и полмешка соленого мяса. И эти продукты, в сущности, спасли нас от голода в первые месяцы оккупации.
Итак, три дня город не принадлежал никому. Советское правительство и армия оставили нас, немцев пока не было. В течение этих трех дней, после того как все было растащено, что можно было тащить, люди сидели в своих квартирах и ждали прихода врага. За это время многие мужчины-дезертиры, прятавшиеся от мобилизации в степи, возвратились домой. Никто не знал, что будет с приходом немцев. Особенно боялись женщины. По радио в последние дни все время говорили, что немецкие солдаты насилуют женщин и убивают стариков. Только дети, казалось, ничего не боялись. Они шайками бегали по улицам, забирались в опустевшие заводы, склады, лаборатории и тащили домой, что находили: доски, пустые бутылки, метлы и всякую дребедень. Хотя я уже не была подростком, я все же еще не реагировала на обстоятельства как взрослые. Вместе с Лилей и другими соседскими детьми мы слонялись по улицам и забегали в опустевшие лаборатории, где все было особенно интересно, потому что там оставалось множество всяких химикалиев, трубок, колб и других приборов. Мы добивали оставшиеся стекла, смешивали разные порошки и рассыпали их по полу. Нам просто нечего было делать от скуки и бездействия.
На третий день после отступления Красной армии Лиля, Нина, я и несколько соседских детей гуляли на улице, рассматривая черный горизонт, откуда доносились глухие пушечные взрывы. И вдруг перед нами остановилась маленькая легковая машина. Это был немецкий фольксваген. Он был грязный и запыленный. Из него вышли четверо мужчин в зеленых немецких шинелях. Они окружили нас и начали по-немецки что-то говорить. Никто из нас не знал немецкого языка, но мы сразу же поняли, что это и был тот страшный враг, о котором в последние дни все время трубило радио. Они повторяли одно и то же несколько раз, пока, наконец, нам не стало ясно, что они спрашивали: «Где они? Где красные?» Они вновь и вновь повторяли одно и то же: «Где красные?» — Во зинд ди ротен? И вдруг я вспомнила из моих школьных песен слово — «рот», оно часто фигурировало в нашей советской пропаганде. «Рот фронт» — красный фронт. Значит, слово «рот» — красный. Они спрашивали нас, где красные, то есть, где наши. Тотчас же я вспомнила и еще одно немецкое слово из песенки, которую я когда-то знала по-русски. Это было слово «ферн», значит, далеко. И вот я, вне себя от волнения, что могу сказать что-то на иностранном языке, показывая на восток, говорю:
— Ферн, ферн!
— Во ферн? Во ферн, — опять говорят немцы.
Я же, опять показывая на восток, повторяю то же самое. И мне вдруг так стало жаль, что я изучала в школе французский язык, а не немецкий. Но другого выбора не было, — в нашей школе преподавали французский.
Но, Боже, насколько иначе мы представляли себе этих врагов! Эти четыре немца совсем не выглядели так страшно, как нам их описывали по радио. Худые и бледные, в своих тонких зеленых шинелях, они будто сами чего-то боялись. То и дело они оглядывались по сторонам, а мы беспомощно стояли рядом и не могли ничего им сказать. Наконец, они опять залезли в свою машину и уехали.
На следующий день немецкие войска организованно вошли в город. Грязные и усталые, они медленно двигались по улице. Ничего из того, что нам говорили по радио, не случилось. Никого не изнасиловали, по крайней мере, в нашей части города. Наоборот, солдаты были так измучены, что на нас, женщин, не обращали никакого внимания. Немецкие войска медленной цепью беспрерывно тянулись по главной дороге, и только к обеду они сели перед домами, вдоль дороги, отдохнуть. Некоторые вытаскивали из своих мешочков хлеб и что еще там было, и молча жевали. Глядя на этих изнуренных людей, женщины начали выносить из дома, что имели, — морковь, огурцы, мармелад и давали им. Некоторые солдаты просили воды и мылись. «Даже теперь, в такой нужде немецкая чистоплотность и порядок дает себя знать», — думала я, вспоминая, что мне рассказывал о немцах Илья Петрович.
В течение двух недель немецкие войска были расквартированы по всему городу. Каждая квартира, где было место для ночлега, должна быть в распоряжении немцев. Напротив нас была начальная школа в баракоподобном здании. Там немцы устроили свою кухню. Из окна мы могли видеть, как утром, в обед и вечером солдаты с котелками шли туда и получали свою порцию хлеба, кофе, супа и т. д. К нам в квартиру несколько раз приходили немцы и назначали солдата на ночлег. Это было в то время, когда мама была одна, а мы были во дворе. Они видели чистоту и уют, но не знали, что нас пять человек в этой квартире. Позже, узнав от мамы, что нас здесь еще четверо, они качали головами и уходили. Иногда какой-нибудь солдат забегал к нам попросить то иголку, то нитку, то пуговицу. Они также старались вступать с нами в разговор, но ни мы, ни они не понимали друг друга. Затем они всегда повторяли: «Война никс гут» — война не хорошо. Часто они также вытаскивали свои кошельки и показывали фотографии своих родных — жен, детей, родителей. И таким образом мало-помалу между населением и солдатами завязывались своего рода человеческие отношения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});