Леонид Шебаршин - КГБ шутит... Афоризмы от начальника советской разведки

...День был прохладным и солнечным. Вчерашний снег растаял и лишь кое-где белел пятнами на ржавой траве. Пустынная дорога, прозрачный осенний лес и шорох умерших листьев под ногами настраивали на умиротворенный лад. Думалось легко, может быть, потому, что не надо было взвешивать все «за» и «против», спорить с самим собой. Пожалуй, впервые в жизни представился случай свободно выбрать — вернуться ли к уже известному или шагнуть (так поздно!) в новую, неизведанную жизнь.

Появлялось чувство какого-то удовлетворения, даже тщеславия: вот-де есть государственные люди, понимающие, что со мной обошлись несправедливо.

«Ну, а в чем же несправедливость? Ты давно понял, что с новой властью тебе не ужиться, пытался навязать начальству свои правила, потерпел неудачу и по своей воле ушел в отставку. Чем же ты недоволен? Ведь тогда-то выбора не было, нельзя же было допускать, чтобы тобой, начальником Службы, помыкали Бакатин и его прихлебатели».

Обида — это чувство, отвергающее здравый смысл и логику. Впрочем, когда силой обстоятельств человек вынужден расстаться с делом всей своей жизни, можно простить некоторую неуравновешенность его взгляда на жизнь.

Деревья согласно кивали голыми вершинами, сочувственно заглядывала в глаза собака. Осеннее солнце чуть приметно согревало лицо: «Перестань терзаться! Не ты первый, не ты последний!». Есть что-то унизительное в симбиозе человека и служебного кресла, в этом кентавре с людской головой и четырьмя деревянными ножками.

«Ты получил редчайшую возможность стать самим собой и на что-то обижаешься...»

Монолог продолжался не первый день, утомлял до крайности. Не помогали ни книги, ни друзья, ни стакан водки — старинное средство русского человека от сомнений и печали. Можно было уповать только на чудодейственного целителя — время, этого лекаря с бесконечным бинтом.

Заманчиво вновь сесть в персональный черный автомобиль с приветливым и вежливым водителем, поднять трубку телефона правительственной связи и прямо из машины поговорить с каким-нибудь столь же достойным должностным лицом, зайти затем в уютный кабинет, где уже аккуратно положены помощником свежие газеты, попросить стакан чаю и... чувствовать себя государственной персоной,

«Какая мелочная глупость! Неужели меня все еще могут привлекать эти жалкие атрибуты чиновного величия? Нет, нет и еще раз нет!»

Внутреннее благородное негодование чуточку согревает душу, подобно лучам осеннего солнца, и немного стыдно: если бы вся эта «внешняя прелесть», пользуясь словами протопопа Аввакума, не привлекала, то и мысль ни на мгновение не остановилась бы на ней.

Через два дня, как договорено, звоню Хасбулатову, выражаю искреннюю, действительно искреннюю признательность и прошу извинения за то, что не могу воспользоваться его предложением. Если же время от времени потребуется мой совет или помощь, то, «Руслан Имранович, можете на меня рассчитывать».

Собеседнику моя позиция вполне понятна. Его голос остается ровным и приветливым. Мы прощаемся».

«Может ли политик испытывать симпатию к человеку, который знаком ему только понаслышке? Может ли теплота в его голосе быть неподдельной? Мне были нужны внимание и сочувствие. Они проявились с неожиданной стороны и были от этого не менее дороги и целительны.

Жизнь продолжалась. Критический период (с некоторого отдаления он не кажется тяжелым) прошел, человек не сошел с ума, не запил, не застрелился и не свалился с инфарктом. Невидимая рука провела его между этими опасностями и вытолкнула на свободу. Я писал книгу воспоминаний, искал работу, встречался с друзьями, заводил новые, полезные и бесполезные, знакомства. Вырваться из мелового круга прошлого существования оказывалось непросто. В этом кругу я как бы сместился из середины к самому краю, но еще не исчез, не растворился в безликой массе тех, кого наверху называют «народ». Пришлось вновь соприкоснуться не по своей воле с Ельциным, хотя я не подозревал, что он помнит мое имя, и с Хасбулатовым.

Любые резкие повороты в жизни общества, будь то революции, контрреволюции, путчи, войны, смены вождей, обрубают одни служебные карьеры и выбрасывают фейерверк новых государственных и чиновных звезд. Безвестные до поры до времени полковники стремительно становятся генералами, скромные кандидаты наук, обреченные всем ходом предыдущей жизни и своим интеллектуальным ресурсом на кабинетное прозябание, вдруг вырываются на политическую авансцену, рядовые охранники, референты и помощники, вообще лица, приближенные к особе вождя, приобретают непомерное влияние в делах государства. Одновременно другие уходят в небытие, в крайних случаях — в тюрьму, а уж в самых крайних, которых немало повидала Россия, — прямо на тот свет с пулей в затылке или во лбу, по моде своего времени. Судьба играет человеком...

Вот и сыграла судьба шутку с порядочным и добросовестным человеком, моим старинным приятелем Р. В мгновение ока он был вознесен со скромной должности заместителя начальника одного из отделов Службы на пост начальника Главного управления охраны, только что выделенного из КГБ. Масштабы взлета может представить себе только тот, кто сам послужил. Так, скажем для сравнения, мог бы удивить людей спортсмен, всю жизнь прыгавший на два метра и вдруг преодолевший высоту в два сорок. Сказочный элемент, говаривал Щедрин, всегда присутствовал в жизни русского человека. Мой приятель ничуть не возгордился, не изменил своим привычкам и привязанностям, занялся делом с хваткой профессионала, ибо до Службы он работал в «Девятке», в этом же самом управлении охраны».

«УХОДЯ ОТ НАС...»

«Тем временем в Службе появился новый начальник. Былые друзья-сослуживцы — приветливые улыбки при случайных встречах, слегка сочувствующий тон, которым говорят с больными, обмен пустяковыми шутливыми репликами — стали как-то неприметно меня сторониться. Ситуация служивому человеку вполне понятна, и тем не менее появлялось ощущение собственной ущербности и очевидной ненужности занятым людям. Новый начальник не проявил ни малейшего интереса к своему предшественнику, но и не утеснял его. Я впервые оказался невольно как бы на небольшом необитаемом острове посреди дачного поселка. Мелькало в голове совершенно неуместное древнее слово «опала», вспоминались исторические примеры, представлялось, какую горечь, недоумение, надежды испытывали люди, выхваченные из кипения жизни и заброшенные чужой волей в какую-нибудь глухомань. Думалось еще, что могло быть и хуже. Пример был перед глазами, не исторический, а самый что ни на есть свежий. Темными окнами печально смотрел на мир, на меня домик, где совсем недавно жил один из наиболее влиятельных людей государства — Владимир Александрович Крючков. В свое время он удачно отбил попытки своих высокопоставленных коллег — Горбачева, Шеварднадзе, Рыжкова, Яковлева, всех тогдашних руководителей партии и государства, — заставить его жить так же, как они, в роскошных виллах, именуемых дачами, в Подмосковье. Маленький домик тосковал без обитателей, а Крючков томился в тюрьме.