Волки Второй мировой войны. Воспоминания солдата фольксштурма о Восточном фронте и плене. 1945 - Ханс Тиль
За редким исключением, этих рабочих эксплуатировали до смерти, либо они позволяли себе сдаться, учили польский язык и становились частью польской государственной машины.
Каждый хотел поскорее выздороветь, чтобы его отправили отсюда. Здешнему существованию, где твоими постоянными спутниками были голод и смерть, предпочитали отправку в самое худшее место. К счастью, здесь было меньше клопов. Но вместо них нас мучили многочисленные вши и блохи. Как и прежде, бинты и лекарства стали редкостью. При здешних рационах все слабели и опухали: верным спутником тифа была водянка. Кроме того, у меня, например, помимо уже имевшихся двух ран, появились новые. Когда я ложился и клал обе ноги на подвешенные под углом доски, обширная опухоль немного спадала. Врачи, и польские, и немецкие, хотели ампутировать мне ногу для того, чтобы предотвратить некроз кости, гангрену и заражение крови. Но я постоянно отвергал их любезные предложения.
Смерть и здесь собирала обильную жатву. Я занимал 15-е место в барачном помещении номер 5. Здесь я наблюдал прибытие и убытие, в том числе и в других комнатах и бараках. Примерно за неделю могильщики забрали из моей только комнаты одного за другим одиннадцать человек. За то время, что я здесь находился, многие из них посидели рядом со мной, оставили мне свои адреса и попросили сообщить о них при возможности родственникам. Даже самые твердые понимали, что помочь выжить здесь может только чудо. Иногда приходил пастор, и как-то я попросил его, не мог бы он находить подходящие слова утешения для всех этих людей. Он, казалось, был смущен моей просьбой и в ответ попросил, чтобы я не требовал от него невозможного. Он, как и все остальные, был счастлив, если на рассвете мы обнаруживали пару трупов, которые мне удавалось утаить хотя бы до утра, хотя поверки здесь были очень ранними и мы должны были доносить о таких вещах (под угрозой заключения в подвал). И тогда мы могли получить за умерших их хлебные порции, что делились поровну между голодными товарищами умерших.
Мы утаивали и их жалкие пожитки (за это тоже полагалось наказание одиночным заключением) и выменивали на них хлеб и немного табака у людей, которые специально с этой целью приходили к нам из-за территории лагеря. Тем людям тоже хотелось выжить. Был лишь один способ, если ты все еще имел достаточно смелости, чтобы не потерять желание жить: добывать еду. Трава любого вида была почти полностью вырвана, чтобы послужить дополнением к выдаваемой пище. Однако во время Рождества лагерь был распущен. Однажды прибыла соответствующая комиссия под руководством неприятного типа в белом медицинском халате, которая обошла все комнаты и осмотрела каждого, предварительно заставив его раздеться. Этот человек смотрел на нас спереди и сзади с почтительного расстояния и что-то тут же коротко диктовал сопровождающему, который делал записи в списке.
Пошли слухи, что всех нас скоро отправят в лагерь в П(отулиц) (Потулице), где обеспечат транспортом до дома. В любом случае мы сильно воспрянули духом. Наконец-то мы выберемся из этой дыры, где царствуют болезни. Хуже ее просто ничего уже быть не могло. Итак, однажды пришел день, когда грузовики повезли нас по когда-то знакомым улицам, минуя Бромберг (Быдгощ), в П(отулиц)… и еще дальше в лес, примерно в 20 километрах от Б(ромберга)
И вот нас привезли в П(отулиц), который оказался небольшим городком. Повсюду царила педантично поддерживаемая чистота. Мы увидели первых милиционеров, выстроившихся строем, как военные. Нас поселили на верхнем этаже огромного здания столовой, где все мы стали дожидаться дальнейших указаний. Двери и окна оставили открытыми и запретили закрывать под угрозой строгого наказания. Ледяной холод тут же заставил нас забыть о слабости и усталости. Как нам показалось, прямо под нами располагалась кухня. Мимо прошел какой-то польский офицер, и мы попросили дать нам какой-нибудь еды. Нам повезло, и сразу же после его ухода на наш этаж доставили огромный, исходящий паром бак с очень вкусным супом из турнепса. Затем еще один, а с третьим мы не смогли бы справиться даже под угрозой смерти. Все решили, что нам очень повезло с переездом, и поэтому с радостью были готовы смириться и с ледяным ночным холодом, и даже с еще более холодными досками пола.
Было еще темно, когда прозвучал сигнал колокола, извещающий лагерь о побудке. Прозвучавший спустя три четверти часа новый сигнал послужил командой для общего построения на большой площади, где обитателей лагеря назначали на работы. С одной стороны стояли женщины по десять человек в ряду, а с другой такой же строй образовывали мужчины. Начальник лагеря[77] и польский комендант быстро прошлись вдоль колонн и переписали количество рабочей силы на сегодня.
Группы были отсортированы и направились на выход. Очень скоро площадь опустела. Примерно три тысячи человек были переданы в распоряжение польских старших над рабочими группами на 12-часовой рабочий день.
В первый день мы должны были пройти дезинсекцию, после чего проследовали в баню. Все вещи заключенных были аккуратно очищены. Все это происходило в недавно отстроенном современном немецком здании, предназначенном первоначально для лагеря для перемещенных лиц. Парикмахерам приказали безжалостно избавить нас от любого намека на растительность на наших телах. Даже женщины лишились всех своих волос. Однако для нас, военнопленных, была сделана поблажка – на голове волосы нам оставили. Все остальное безжалостно выбривалось. Женщины и девушки выглядели с их обритыми головами безумными.
После этого нас отвели в регистратуру, где на каждого завели отдельный формуляр, и каждый получил свой лагерный номер. Мне достался номер 8293. Затем последовала привычная для нас процедура обыска, при виде которой даже бывалый грабитель, наверное, позеленел бы от зависти. В последнем месте нам повезло, так как там мы смогли получить назад некоторые из наших вещей, отобранных у нас ранее на хранение.
Я стал счастливым обладателем зубной щетки и половины расчески, что, вероятно, вызвало зависть и привлекло ко мне внимание даже солдат в форме. Меня отозвали в угол помещения и спросили, в каких частях СС я проходил службу в звании офицера.
– С тобой ничего не случится, если ты скажешь правду.
– Нет, господа,
