Геннадий Прашкевич - Брэдбери

В 1938 году Кристофер Айшервуд уехал в Китай, а через год окончательно переселился в Америку.

В 1940-х Айшервуд увлекся индуизмом — учением веданты.

Выбор не в малой степени определялся тем, что гуру Кристофера понимал и принимал его нетрадиционную ориентацию.

Это, впрочем, не означало сближения с миром равнин.

В 1953 году в День святого Валентина Кристофер Айшервуд на пляже в Санта-Монике опять без памяти влюбился — на этот раз в восемнадцатилетнего художника-портретиста Дона Бакарди. Несмотря на тридцатилетнюю разницу в возрасте, отношения между ними оказались на удивление прочными — они прожили вместе 33 года, вплоть до смерти писателя…

Освободившись от «Марсианских хроник», Рей Брэдбери обратился, наконец, к книге, которую задумал давно. У него и название для нее уже было — «Человек в картинках» («The Illustrated Man»).

Рассказы старые и новые — Рей ничего не хотел терять.

Он не верил в какую-то особенную формулу писательского успеха.

Никакой особенной формулы успеха нет, уверял он журналистов, да и быть не может. Настоящий писатель только потому и пишет, что постоянно испытывает потребность в писании. Настоящий писатель только потому и пишет, что литература пробуждает в нем радость, наслаждение, восторг, страсть, тысячи самых разных эмоций, — а когда это страсть была совместима с расчетами?

Издатель Рея — Уолтер Брэдбери не всегда с этими рассуждениями соглашался.

«Конечно, страсть страстью, — говорил он, — но каждая твоя последующая книга должна быть привлекательнее предыдущей. Учти, Рей, я не говорю лучше, я говорю привлекательнее. Рассказы продаются хуже, чем романы, значит, в твоих рассказах должно заключаться что-то необычное, особенное, привлекательное. “Марсианским хроникам” ты сумел придать видимость чего-то цельного, но в следующий раз такой номер может не пройти. Подумай над этим».

Рей подумал и — написал к будущей книге специальное вступление.

Некий молодой человек бесцельно (на первый взгляд) бродит по пыльным дорогам штата Висконсин.

Жаркие вечера…

Свинина с бобами…

Неспешные размышления…

Однажды рядом с молодым человеком присаживается неизвестный, видимо, такой же бродяга: руки длинные, сам большой, грузный, только лицо детское. Жара такая, что ты весь течешь, как мороженое, а на неизвестном — наглухо застегнутая шерстяная рубашка.

— Почему ты ее застегиваешь?

— Да мальчишки гоняются, вот, смотри…

Бродяга распахивает рубашку, и молодой человек видит, что все тело его с головы до ног разрисовано удивительными картинками. Даже в ладони будто роза лежит — совсем как живая, только что срезанная, с хрустальными каплями росы на розовых лепестках.

Да что там ладонь!

На бродяге просто живого места не было.

Всюду ракеты, фонтаны, звезды, цветы, человечки — целые толпы человечков, да так всё хитро сплетено и перепутано, так живо написано, что казалось — слышны тихие приглушенные голоса. Бродяга шевельнется, и — сразу вздрагивают крохотные рты, искрятся, подмигивают веселые глазенки, взмахивают розовые ручки.

Целый Млечный Путь сияет на груди и спине.

«Если бы Эль Греко в расцвете своих сил и таланта писал миниатюры величиной в ладонь, с мельчайшими подробностями, в обычных своих желто-зеленых тонах, со странно удлиненными телами и лицами, можно было бы подумать, что это именно он расписал моего нового знакомца. Краски пылали во всех трех измерениях. Будто окна распахнуты в живой, зримый и осязаемый мир. Собранное на одной сцене, сверкало всё великолепие вселенной…»55

Но Человек в картинках нисколько не радуется своей необычности.

Людям не нравится непонятное; они боятся того, чего не могут объяснить.

А тут картинки — не просто картинки. Они — как бы взгляд в будущее. Если рядом с бродягой садится незнакомая женщина, то уже через час где-нибудь на плече или на спине бродяги или на запястье появляется ее изображение, становится видна вся ее жизнь — как она будет жить дальше, как помрет, какой станет в 60 лет. А если рядом садится незнакомый мужчина, то и он запросто увидит, что его ждет — как он свалится с высокого обрыва или как его, скажем, переедет поездом…

Ну кто станет терпеть такое?

Однажды в витрине художественной лавочки на Беверли-Хиллз Рей увидел поразившую его литографию.

Мрачное готическое жилище — сумеречное пристанище то ли вампиров, то ли летучих мышей. Умей я рисовать, признался Рей жене, я рисовал бы, наверное, так же. Ему страшно захотелось купить понравившуюся ему работу, но стоила она целых 75 долларов!

С трудом он все же уговорил Мэгги купить литографию в рассрочку.

А через несколько месяцев, когда Рей полностью рассчитался с владельцем лавочки, тот показал ему еще одну картину того же художника, на этот раз выполненную маслом. Называлась она «Новая готика» («Modern Gothic»), и Рей с изумлением узнал на ней темный кирпичный дом, в котором жила мать его бывшего друга Гранта Бича. Конечно, Рею захотелось купить и эту картину. Но на этот раз Мэгги была непреклонна: украшать квартиру шедевром за целых 250 долларов! — ну нет, такого они себе пока не могут позволить!

А потом Рей увидел еще одну работу того же художника: по прерии мчался шумный и пестрый (такое оставалось ощущение) карнавальный поезд. Люди в праздничных масках, в цветных одеждах, под яркими флагами. Картина так и называлась — «Карнавал», правда, имя художника ничего не сказало ни Мэгги, ни Рею — Джозеф Маньяни (Joseph Mugnaini). Одно было понятно — итальянец. Но уступит ли этот неизвестный им Джозеф Маньяни свое творение за полцены?

Рей позвонил художнику, но тот не уступил.

Впрочем, через неделю позвонил сам: «Забирайте».

Разумеется, Рей купил картину, а заодно, познакомившись, уговорил Джозефа поработать над иллюстрациями к своей новой книге. Маньяни согласился, но начал сразу с дорогих цветных вариантов. Прагматичный издатель Уолтер Брэдбери в корне пресек такую вакханалию. Никакого цвета, только черно-белые рисунки!

Все равно Маньяни был счастлив. Ведь впервые в жизни он получил приличный гонорар. И не просто приличный, а более чем приличный — целых две с половиной тысячи долларов! Теперь он мог позволить себе в вечернем кафе бутылку итальянского вина, и Брэдбери нередко составлял ему компанию.

Постепенно книга выстраивалась.

После переработки даже старые рассказы получали блеск.

Они теперь не просто развлекали (от развлекательной функции литературы Рей Брэдбери никогда не отказывался) — они теперь напоминали, тревожили, они говорили о вещах реальных, непреходящих.