Александр Архангельский - Александр I

Если проглядывать портреты, быстро листая страницы, возникает иллюзия движущейся картинки на тему «карьера»: начало, середина, конец. Между тем чистый юноша 1806 года куда ближе к пику своей головокружительной карьеры, чем пожилой сановник 1838-го.

Верный слову, данному Наполеону, Александр отправляется из Петербурга в Эрфурт на свидание с французским императором. Во встрече принимает участие Сперанский. Наполеон настаивает на совместном требовании разоружения Австрии; Александр — на очищении территории Пруссии от французских войск. Ни о чем договориться не удается, но самый факт свидания отдаляет войну с Францией на четыре года.

Сперанский назначен товарищем министра юстиции. Десять предыдущих комиссий по усовершенствованию законодательства были безрезультатны; Сперанский приступает к подготовке нового уложения.

Юный попович до поступления в семинарию не имел даже фамилии: его отец и дед в школах не обучались, вследствие чего родового прозвища не получили. Теперь же его имя было на устах у всех. Скоропостижное продвижение имело свою причину: Сперанский был не просто гениально одарен; он — что в России встречается куда реже — был холодно системен и обладал качеством, заменявшим ему родословную: мыслил не обстоятельствами, а поставленными задачами.

Русский вельможа способен принять мудрое решение, дать умный совет, просиять мгновенным озарением. Он готов трудиться изо дня в день, из года в год, — но не создавая и отлаживая самостоятельно движущийся общественный механизм, а лишь реагируя на течение событий, «ход вещей». Самые смелые его проекты — суть исправления, но не создания, конфигурации, а не конструкции.

Сперанский же умел цепко держаться целого, не жертвуя частью; он не подстраивался под «ход вещей», но сам создавал его и сам отслеживал сбои устройства, обеспечивающего этот ход.

Именно такой человек понадобился Александру I в краткий промежуток между наполеоновскими войнами, когда «утешительные» победы, с согласия Наполеона одержанные над финнами и шведами, подуспокоили общее мнение, а взбухавшее на горизонте новое сражение с «коронованной революцией» обещало перерасти в глобальную битву империй, из которой уже невозможно будет выйти с «ничейным» результатом. Это чувствовали, об этом писали тогда многие; но только русский царь связывал с предстоящей Битвой народов надежду на успех коренных реформ мирной жизни. Гораздо более масштабных, гораздо более смелых, чем предшествующие.

Александр сознавал, что будущий победитель по праву займет место в самом центре европейского мира, что победа спишет все его ошибки, примирит нацию со своим вождем. Все, что было до, будет восприниматься сквозь призму того, что утвердится после. И Россия, извечной косностью которой объяснял царь неудачи первых лет своего правления, просто не успеет отторгнуть вживленную в нее новую ткань; предвоенная монархическая революция, отделенная межою войны, покроется сияющей дымкой минувшего и будет казаться чем-то органичным, от века данным, отцами завещанным.

Если же России суждено потерпеть окончательное поражение… что ж. По крайней мере Александр I войдет в анналы истории как трагический герой, которому слепой рок не дал довершить великие замыслы; тогда вопрос об уновлении будет снят сам собою.

Но что было думать о плохом, если впервые появился шанс примирить два главных мотива его политической жизни: нетерпение и опасливость; мечту о том, чтобы все переменилось к лучшему вдруг, и надежду, что неотложные исправления произойдут тихо и счастливо, совершатся исподволь, сами собою? И на переломе от 1808-го к 1809-му Александр решился. Он не отказывался от прежней цели усчастливления Державы; он отказывался лишь от средств, не оправдавших себя. Вместо переворота в умах, надежда на который возлагалась в 1801–1804 годах, предстояло совершить переворот в структурах; создать самодостаточный механизм обновленных «институций», который постепенно переменит к лучшему всю российскую жизнь. Вот тут-то и был окончательно возвышен Сперанский. Человек, способный заземлять, обсчитывать и выстраивать государевы идеи. Человек, при всем том отнюдь не чуждый утопического энтузиазма и мистических порывов за пределы наличной истории (бывают порывы не только горячие, но и ледяные, как северный ветер). Человек, способный додумывать все до конца.

Александр произносит речь на открытии Финского сейма. (Речь подготовлена Сперанским.) Финляндии сохранена конституция, не утратило государственных прав традиционное вероисповедание, соблюдены права и преимущества сословий.

«Финляндия есть Государство, а не Губерния».

Под влиянием М. М. Сперанского Александр подписывает Указ «О придворных званиях, по которому камергеры и камер-юнкеры обязываются поступить в службу».

Принят Указ «О чинах гражданских», окончательно рассоривший Сперанского с общим мнением: отныне в коллежские асессоры запрещено производить лиц, не имеющих университетского диплома.

Но в том-то и дело, что Сперанский действительно додумывал все до конца. Будучи лично глубоко верующим и вполне православным, он, подобно большинству своих образованных современников (и в первую очередь подобно самому государю), не воспринимал монархическую государственность как некое «институциональное» отражение христианского космоса. Он видел в ней то, чем она, по существу, уже и стала; то, к чему она сама себя свела: не самую удобную и быстродействующую, не самую практичную форму правления, отягощенную неоправданно пышным гражданским культом императора. Но, в отличие от большинства, Сперанский обладал интеллектуальным мужеством и не желал сохранять отжившее только потому, что оно привычно. Он не меньше Державина любил русское государство (и себя в нем). Просто государство было для него не целостным организмом, жизнедеятельность которого обеспечивают социальные институты, но механизмом управления, регулирующим жизнь народонаселения. В устройстве этого механизма обнаружились сбои, следовало их устранить.

Представленный Сперанским царю в октябре 1809-го план преобразований был строен, четок, рассчитан по календарю.

Целью перемен полагался переход от абсолютной монархии к монархии неабсолютной; то есть — еще не конституционной, но уже ограниченной умеренным народным представительством в законодательстве, суде, управлении; причем не на основании родовых аристократических прав, а на основании прав имущественных. В основу положен был принцип землевладения. Мы знаем, что землей в России де-факто, через подставных лиц, уже владели купцы и даже разбогатевшие на откупах крестьяне. В том, что Сперанский молчаливо подразумевал оформление этих новых земельных отношений де-юре, а значит — готовил тихую буржуазно-бюрократическую революцию в России, сомнений никаких нет.