Что думают гении. Говорим о важном с теми, кто изменил мир - Алекс Белл
Достоевский взглянул на меня искоса, с подозрением. Хотя темные реакционные времена императора Николая (при котором он был осужден) сменились более прогрессивной и свободной эпохой правления его сына Александра II, который несколькими годами ранее даже отменил крепостное право (разновидность рабства русских крестьян), и сейчас подобные речи были опасными, их вполне мог вести специально подосланный провокатор. Однако писатель был еще и знатоком человеческих душ. Посмотрев мне в глаза, он понял, что ему ничто не угрожает.
– Эти люди, так называемые революционеры, на самом деле под свой кожей – форменные бесы. Они хотят устроить всю жизнь на Земле по собственному разумению. Ради счастья одних людей они без малейшего сомнения готовы убивать и казнить других. На зле и крови не построить царство справедливости, царство Божье. Но и это еще бы полбеды. Эти люди демонстративно не верят в Бога. Они считают себя вправе занять его место. Желают сами решать, что хорошо, а что плохо. Вершить свой скорый и жестокий суд над несогласными, беспощадно, смертью карая их. Бесовское племя, одним словом, с которым я давно уже порвал все связи бесповоротно.
– Известно, что в молодости за участие в революционном кружке вас с товарищами почти расстреляли. Мне трудно даже себе представить, что вы тогда пережили. Вас вывели на площадь, построили в шеренгу, надели всем на головы мешки. Солдаты взвели ружья и нацелили их на вас, ожидая команды. В этот момент прискакал поручный царя, объявив, что наказание мятежников милостиво изменено со смерти на каторгу. Правда ли, что в этот момент вы переродились, стали другим человеком? А воспоминания о тех страшных минутах оставили в вас неизгладимую память?
– А вы сами как полагаете? Как можно чувствовать себя, зная абсолютно точно, что тебе осталось жить всего-то несколько минут. Человек вроде бы еще жив, но его уже как бы и нет на этом свете. Один из моих соратников в тот момент сошел с ума. Я и сам был невероятно близок к этому.
– Какие мысли у вас пронеслись в голове в тот момент? Животный страх? Младенческая беспомощность?
– И это, разумеется, тоже. Но это было не главное.
– А что же главное?
– В голове клокотала, стучала молотом в виски мысль о том, что оставшиеся четыре минуты жизни – это еще очень много. Столько всего я еще успею помыслить себе, понять, ощутить, открыть. Целых четыре минуты… Вечность… И еще думалось, что вот если бы только знать, как драгоценна жизнь, прежде… Десять минут, час, день – это ведь настоящий дар Божий. Если бы только это огромное, невообразимое время можно было прожить еще раз… Сколько важных, прекрасных вещей можно было бы успеть сделать… И даже когда солдатам дали команду целиться – оставались секунды. Даже эти секунды были такими долгими, насыщенными… Услышав о помиловании, некоторые из нас упали в обморок. Когда мне снимали с головы мешок, я зарыдал, как младенец…
В воздухе повисла тяжелая, продолжительная пауза. Рассказ моего собеседника невозможно было воспринимать спокойно, без эмоций, сострадания, отзвука боли в собственной душе.
К счастью, день выдался замечательным: солнечным, теплым, безветренным. Мимо нас пробежала улыбающаяся милая девочка лет семи, крутя перед собой на палочке игрушечное колесо и что-то весело припевая на немецком. В листве над нами слышался негромкий, приятный гомон птиц.
– И все-таки если говорить об идеях справедливой народной революции. Вы упрекаете социалистов в жестокости, на которую они готовы идти ради освобождения простых людей из-под гнета маленькой управляющей ими верхушки. Очевидно, что просто так правители не сдадутся. Будут сопротивляться всеми силами, нашлют на бунтующий народ армию, солдат. Чтобы бороться за светлое будущее, революцию, неизбежно требуется пролить какое-то количество крови.
Писатель нервно обернулся ко мне, затем снова сел прямо, с силой сжав ладони перед собой.
– Господи, да как же вы не поймете простого… Ну вот вам пример. Представьте, что вы повелитель всего мира, главный строитель нового, идеально справедливого общества. Вы видели маленькую девчушку, что пробежала мимо нас только что. Так вот, вообразите, что вам говорят: вы можете построить новое прекрасное общество, при котором целое человечество будет сыто и счастливо. Но есть лишь одно небольшое условие. Для этого вы должны изнасиловать, надругаться, зверски замучить, разрезать на куски вот эту самую одну-единственную, совершенно невинную девочку. Божье создание. И все сразу станут счастливы. Вы лично готовы прямо сейчас пойти и сделать это?
Каждой своей фразой, мыслью, образом этот странный нервный русский писатель словно бил собеседника по невидимому оголенному душевному нерву. Он словно залезал в подкорку вашего мозга и мучал вас, заставляя страдать и сопереживать.
– Вот видите… Любой человек, имеющий хотя бы каплю совести, не пошел бы на такое гнусное преступление даже ради самой высокой и благородной цели. А если бы пошел, то грош цена и такому человеку, и всем его идеалам, ибо путь его лежит прямиком в преисподнюю.
Мне снова захотелось переменить тему.
– Я знаю, что ваши книги вызывают у людей самую разную реакцию – от восторженности до полного неприятия. Ваше творчество глубоко, но трудно для понимания. Кроме того, все, что вы пишете, словно пронизано болью. Вы порицаете ваших собственных отрицательных, заблудших персонажей, героев. И в то же время сочувствуете, жалеете их так сильно, словно они ваши родные дети. Ничего похожего в прозе других известных писателей мира мне не встречалось. Что вы ищете в этих своих сочинениях, чего добиваетесь?
– Каждый мой роман – это путешествие в невидимые глубины человеческой души. Если вы всю жизнь изучаете человека и все равно не можете в нем как следует разобраться, не жалейте, что вы потратили свое время зря. Ни одна абстрактная идея в мире не стоит загадки любого реального живого человека. Именно человек и ничто другое на свете – есть мера всех вещей.
– Но что такого необычного вы хотите найти в этой загадочной душе, натуре человека?
– У меня с самого детства и уж тем более сейчас не было и нет сомнений в бытии Божьем. Бог-творец есть в каждом. В самые тяжелые дни в Сибири, на каторге, живя в бараке с уголовниками, я читал Евангелие и, глядя вокруг, видел длань Господа, луч его небесного света даже в этих заблудших душах грешников, казалось бы, последних отбросов общества. Когда мне было особенно тяжело, я видел перед собой лик страдающего на кресте Христа и плакал про себя
