Что думают гении. Говорим о важном с теми, кто изменил мир - Алекс Белл
К счастью, я хорошо знал математическую теорию вероятностей и не испытывал к данной игре ни малейшего интереса. В рулетке, вопреки различным выдуманным «системам» заядлых игроков, нет и не может быть ничего, кроме чистой цифровой случайности. Чем больше раз вы играете, тем вернее в итоге проигрываете: математика процесса неумолима. Ради приличия я все-таки поставил на одну из цифр пятьдесят франков – скромную сумму, имевшуюся у меня в кармане. При шансах один к тридцати семи я должен был проиграть и, разумеется, через секунду проиграл с чистой совестью. Побродив какое-то время между игровыми столами, наблюдая за азартной публикой, я с чувством облегчения покинул это бессмысленное заведение, направившись обратно в отель.
Писатель Федор Достоевский, с которым я планировал встретиться, был завсегдатаем курорта, хотя я сомневаюсь, что хотя бы раз он принял здесь полный комплекс водных процедур. Он был без своей молодой супруги (бывшей помощницы и стенографистки), оставил ее в Дрездене. Для экономии средств он не остановился в дорогом отеле, а снимал маленькую комнату у знакомых.
На следующее утро я снова не отказал себе в удовольствии понежиться в мраморной купальне с горячей минеральной водой, а днем опять направился в казино (в пик сезона это популярное заведение открывалось рано, до полудня, хотя обычно работало вечером). Вопреки ожиданиям, писателя я снова там не встретил. Поскучав недолго в зале и в этот раз даже не сделав ставки, я ушел прогуляться по городку – но не в центре, а по небольшим тихим зеленым улочкам. На изгибе одной из них под пышной сенью деревьев находился изящный фонтан с питьевой водой, украшенный мраморными барочными фигурками херувимов и амуров со стрелами в руках. Оказалось, что само Провидение привело меня в это место.
Вокруг нас двоих не было никого. Человек среднего роста, худой, но крепкий, жилистый, одетый в недорогой темный пиджак, стоял, склонившись над чашей фонтана, раз за разом омывая в нем свое лицо. Его движения выглядели крайне нервными, импульсивными. Приблизившись, я смог расслышать то, что он негромко приговаривал:
– Двойка и зеро… двойка… я же хотел ставить на нее… я знал, я точно знал… бес попутал в последний момент… переставил с двойки на четверку… выпала двойка… что за наваждение… боже, спаси мою грешную душу… а зеро тоже выпало как в насмешку… я дважды на него ставил перед этим, да не судьба, видно… что теперь делать… как объяснить все Аннушке… она последнюю отцовскую булавку с бриллиантом заложила… святая душа, всегда мне верит… а я, дурак, все, все до копейки проиграл…
Я из вежливости громко кашлянул. Человек резко и с некоторым испугом обернулся ко мне.
– Кто вы? Вы меня подслушивали?
– Я ваш сосед. Живу в нескольких кварталах от вас в Санкт-Петербурге. Хотя до сего момента не имел чести быть с вами знакомым.
Человек, услышав русскую речь и мой ровный уважительный тон, взглянул спокойнее.
– Если вы что-то слышали – только что… или вам показалось, что слышали… забудьте все, прошу вас.
– Уверяю, если я что-то услышал, то не придал этому никакого значения. Кроме того, я искренне и чрезвычайно рад нашему случайному знакомству.
– Почему?
– По дороге из Петербурга, чтобы занять себя в пути, я прочитал вашу новую книгу – «Преступление и наказание». Вопреки мнению ряда критиков, нашедших эту книгу скучной и навевающей тоску, на меня она произвела очень сильное впечатление. Впрочем, я хотел бы поговорить с вами не о ней.
Я указал на широкую скамейку, стоявшую в нескольких десятках шагов от фонтана и жестом пригласил писателя присесть на нее. Он кивнул, кажется, уже совершенно успокоившись.
Наконец я мог рассмотреть его лицо. Оно не было красивым. Небольшие, глубоко посаженные темно-карие неспокойные глаза, нездоровые впалые скулы, щербинки и глубокие морщины на лбу (хотя ему было лишь немного за сорок лет). Недлинная, но густая темная борода, правда, была ему к лицу: пожалуй, лишь она придавала внешности некое благообразие. Я также обратил внимание на ладони его рук – во время беседы они почти не лежали спокойно. То и дело писатель нервно сжимал и разжимал пальцы, регулярно ощупывал боковины своего пиджака и карманы. В мгновения, когда он хотел сосредоточиться, он вытягивал руки прямо перед собой, сжимая кулаки.
Я максимально тактично предложил мою посильную материальную помощь, столь остро необходимую литератору, явно оказавшемуся в плачевной ситуации. К моему удивлению, поблагодарив меня, от денег он наотрез отказался. Я рассказал ему, как парой дней раньше весьма состоятельный, не в пример ему, писатель Тургенев, не моргнув глазом, согласился, чтобы я оплатил наш общий дорогой обед. Но Достоевский лишь усмехнулся.
– Даже если у человека ничего не осталось, у него все равно есть его честь. И самоуважение.
Я не стал спорить. Вместо этого переменил тему:
– Говорят, в молодости вы были ярым социалистом? И из-за этого вас едва не расстреляли, а затем вы провели несколько тяжелых лет на каторге в Сибири?
– Да, был. Имел за собой такой грех. Но уже многократно в этом раскаялся перед Господом.
– Отчего же грех? Что плохого в том, чтобы желать, чтобы люди вокруг – не только отдельные аристократы и мошенники, как в
