Евгения Гутнова - Пережитое

Я думала, что Володя не оставит меня так просто, что он еще найдет меня или позвонит и тогда я все прощу и забуду. Но он не пришел и не позвонил. Так оборвалась наша светлая и легкая любовь. Однако сердце мое было ранено надолго. Прошло не меньше года, прежде чем утихла боль и грусть потери. Я упрекала себя в том, что держалась грубо и эгоистично, но от этого не делалось легче. Все время думая о Володе, тоскуя по нему, я продолжала встречаться с Гаврюшей, не подозревавшем о страстях, бушевавших во мне все лето. Бывать на работе мне стало мучительно — все здесь напоминало о нем, о наших веселых, легких встречах, о порвавшейся любви.

Я часто ходила домой по Кировской до Спиридоновки пешком. Это отнимало около часу. По дороге, на Кузнецком мосту, я заходила в нотный магазин, где работала Фаня, чтобы поболтать с ней. Фане все мои переживания казались дурью. Если он нравится тебе, позвони ему, найди его, и все будет в порядке. Но я, конечно, не могла себе этого позволить.

Однажды, идя домой, на углу Петровки и Кузнецкого, я вдруг столкнулась с Володей — он работал там в редакции журнала «Молодой большевик». Неожиданная встреча оказалась теплой и нежной. Он зазвал меня к себе в редакцию, познакомил со своими товарищами, рассказал о своей работе, которой был увлечен, расспрашивал обо мне. Мы договорились снова встретиться, условились, что он позвонит мне. Однако он не позвонил, и я снова пережила несколько тягостных дней, но почему-то после этого мне стало легче. И когда уже осенью встретила его на том же месте еще раз, то оставалась грустно-спокойной и написала прощальное стихотворение, печальное, но светлое, без злобы и обиды. Так закончился мой первый, почти детский роман.

Окончательно излечила меня от моих печалей поездка в Ленинград в начале декабря 1932 года. После отъезда из него в 1918 году я никогда не бывала в городе, где родилась и провела первые несколько лет своей жизни. Нашлись знакомые, которые приютили меня там на две недели, и я провела четырнадцать счастливых дней, бродя одна, невзирая на плохую погоду, по улицам и площадям одного из самых красивых городов мира, как я могла потом убедиться в своих путешествиях по другим странам.

Помимо удивительной прелести архитектурного ансамбля, в этом городе чувствовалась душа Пушкина, декабристов, Гоголя, Достоевского и, конечно, самого Петра — «Медного всадника», его создателя и властелина. С этой влюбленности в Ленинград, в его историю, началось мое никогда не проходившее увлечение Пушкиным и декабристами. Я читала о них, изучала их портреты, рассказывала себе по своему обычаю целые романы на эти темы, а некоторые из них записывала в свой заветный альбом. Тут было не просто увлечение, а щемящая любовь к людям, которых я ощущала близкими и родными себе, восхищалась ими и сострадала им, переживая все это как живое чувство.

Я вернулась домой просветленная и успокоенная. Однако работа в комвузе, бесперспективная и малооплачиваемая, по-прежнему казалась мне скучной и тоскливой. Жить нам с мамой было туго, чувствовалось, что служить ей становилось все тяжелее. К трудностям ежедневной восьмичасовой статистической работы с цифрами прибавлялись нервные перегрузки, связанные с так называемыми периодическими «чистками аппарата от чужеродных элементов» — эти чистки еще были обычны. Маме постоянно приходилось объяснять комиссиям свои «поступки» в прошлом, свои отношения с папой, сообщать о том, что он в тюрьме. И хотя обычно все кончалось благополучно, каждая такая чистка стоила маме сил и здоровья. Страх за нее, постоянные мысли о том, как мы будем жить, если она совсем разболеется, отсутствие у меня профессии, страстное желание учиться без особых надежд на его осуществление — все это угнетало меня. Я решила искать новую работу. Помог в этом мой дядя Яша Яхнин, муж тети Жени. В то время он работал в области организации производства, очень важной, как потом оказалось, необходимой для налаживания промышленности и сельского хозяйства, но быстро угасшей. В дни моей юности, однако, эта сфера процветала. Используя свои связи, Яша устроил меня в странное учреждение под названием Союзоргучет при ЦУНХУ СССР, занимавшееся главным образом новыми методами организации бухгалтерского и статистического учета. Там работало много народа, главным образом опытные бухгалтера, т. е. люди довольно скучные. Все они были по-большей части не очень молодые, солидные и, как мне тогда казалось, очень важные. Мое появление в этом типичном советском учреждении, чем-то напоминавшем описанные в произведениях Зощенко, Ильфа и Петрова, было встречено с любопытством и настороженностью. Ведь я не только не была бухгалтером, но вообще представляла собой совсем неопытную девчонку. Однако вскоре и здесь ко мне все стали хорошо и ласково относиться. Так я впервые вошла в коллектив обычного советского учреждения с администрацией, партячейкой, профкомом, комсомольским бюро и, так называемым, «треугольником» (руководство, партбюро, профком), со всеми заботами мелкого чиновного люда.

Работала я в недавно созданной группе «графического учета», возглавляемого энтузиастом этого нового дела, милейшим и добрейшим Леонтием Алексеевичем Бызовым — небольшого роста и несколько полноватым человеком в очках, похожим чем-то на хлопотливого ежика и обладавшим доброй, хорошей улыбкой. Глава большой семьи: жена и, кажется, пятеро детей, что было тогда редкостью, — он относился ко мне ласково, как-то по-отечески, я бы сказала, даже с нежностью. Ему, хорошо знакомому с Яшей, наверное, известны были мои обстоятельства. Мне кажется почему-то, что и сам он когда-то состоял в меньшевистской или эсеровской партии либо «сочувствовал» тем или другим. Леонтий Алексеевич считал, что графика — это самая совершенная и научная форма учета, доступная пониманию даже не шибко грамотного рабочего. Исходя из этого, он и создал целую систему графиков на все случаи жизни и производства, написал по этому вопросу книгу, которую тут же мне презентовал. Наша группа должна была заниматься внедрением этих систем в учет на производстве, чему активно противодействовали хозяйственники, так как подобная система требовала новых подходов, штата чертежников и т. п. Тем не менее мы работали по хоздоговорам с предприятиями. Кроме меня и Л. А. Вызова, в группу входила толстая, веселая и приветливая дама лет сорока по фамилии Гольденблат, имени которой теперь не помню, — наш главный чертежник и секретарь группы. Время от времени у нас работали практиканты — студенты техникумов и вузов, изучавшие экономику и разные формы учета. Так что бывала здесь и молодежь. Моя коллега-чертежник тоже относилась ко мне очень хорошо, по-матерински, и помимо черчения обучала меня всевозможным житейским премудростям (а в них она была немало искушена). От нее я впервые узнала о многих жизненных ситуациях, о которых раньше слыхом не слыхивала, и мне было с ней легко и весело.