Евгения Гутнова - Пережитое

Мне казалось, что я дурна и неизящна, а главное — плохо одета. Последнее было правдой. Одевалась я бедно, в какие-то старые перекрашенные платья, кое-как приспособленные Изой к моей фигурке. Но мило наброшенная косынка на черное или голубое платьице, освещали мое лицо и неожиданно придавали мне изящность и элегантность. Не сознавая того, я нравилась и взрослым и юным, и женщинам и мужчинам. Все на работе со мной были ласковы и приветливы, и я отдыхала там от тяжелой атмосферы нашего дома.

Еще до того, как я начала работать, вдруг возник в моей жизни мой случайный попутчик Гаврюша Дубровин. Он позвонил Юле, мы встретились втроем, но затем то ли Юля отвергла его, то ли я была больше в его вкусе, но он сделался моим верным поклонником, хотя до поры до времени держался со мной по-дружески, без каких-либо выражений любви и увлечения. Он мне вовсе не нравился и не волновал меня ничуть, хотя мне и льстили его осторожные ухаживания. Он же, быстро подметив мою страсть к театру и сам очень им увлекаясь, без конца стал водить меня на спектакли. Благо, у себя в институте он был культоргом, через него проходили все театральные билеты, распространяемые среди студентов, и он выбирал то, что ему или мне хотелось.

Никогда я еще так не наслаждалась театром. Сначала общение с Гаврюшей меня смущало. Его не совсем грамотная речь, часто нелепые суждения о спектаклях меня шокировали. Но надо отдать должное его способности и умению приспособиться к окружающим условиям. Он быстро рос интеллектуально и в смысле манер, умения одеться, поддержать разговор. И постепенно я привыкла к нему, стала относиться как к доброму другу, охотно с ним встречалась — ведь у меня не было других поклонников.

Моя прозорливая мама нередко говорила мне, что следует отдать себе отчет в наших отношениях: он в тебя влюблен, ты же его не любишь, все это может кончиться печально. Но я мало думала об этом — мне было с ним легко и хорошо. О любви я тогда не помышляла и беззаботно продолжала эти ставшие привычными отношения.

Тем временем начали появляться у меня воздыхатели и в комвузе. Некоторые слушатели «комсомольской группы» особенно рьяно посещали мой кабинет, подолгу просиживая там, но не за книгами, а в болтовне со мной. Мне, не скрою, это было приятно, но сердце мое оставалось спокойным, и от этого делалось еще веселей. Однако в конце концов явился и тот, кто впервые серьезно меня взволновал, стал моей первой печальной любовью, которая прошла так же быстро, как и возникла, но оставила в душе на всю жизнь ощущение светлой, зеленой травки, только что распустившихся листочков, светлой весны. Таковой, наверное, и должна быть первая любовь.

Володя, красивый юноша невысокого роста, с мягкими, но вместе с тем четкими чертами красивого лица, с озорными серыми глазами и прекрасной шевелюрой темно-русых волос, отброшенных со лба назад (так называемый тогда «политзачес», любимый партийными работниками) — он происходил из большой рабочей семьи, сам был рабочим, пока не стал комсомольским работником. Среди своих довольно серых товарищей он выделялся и внешним видом, и острым языком, и умом, и способностями. Одним словом, был лидером в комсомольской группе. К тому же он слыл порядочным сердцеедом, очень нравился девушкам, легко покорял их и привык к легким победам. На моем горизонте, в кабинете географии, он появился позже своих товарищей, увивавшихся вокруг меня, и, видимо, от них узнал о моем существовании. Я тоже уже знала о нем по восторженным отзывам ребят, и наше знакомство состоялось легко и просто.

Однако я была диковата, а так как он мне сразу понравился, держалась с ним более строго и отдаленно, чем с другими, что, естественно, раззадоривало его инстинкт охотника за женскими душами. К тому же я со своими длинными косами, застенчивостью, затаенностью совсем не походила на комсомольских девчат того времени. Убедившись, что меня не так легко покорить, Володя повел осаду по всем правилам искусства — беспрерывно торчал у меня в кабинете, выдумывая какие-то необходимые книги и карты для занятий, отваживал от подобных же посещений своих товарищей, провожал меня, когда по работе мне надо было пойти в какое-то другое учреждение, носил книги и методички, которые мне надлежало доставать и приносить в кабинет. Поскольку он с самого начала, не подозревая того, завоевал мое сердце, я в конце концов стала держаться с ним проще, не скрывая своей симпатии. Мы увлеклись друг другом не на шутку. Была весна, все цвело и благоухало в городе, еще не так задымленном и загазованном, как теперь.

Вечерами мы отправлялись куда-нибудь в парк, много разговаривали о разных разностях, нежно смотрели друг на друга и где-нибудь в темной тени деревьев целовались. Володя был немного старше и поопытнее меня в таких делах. Но со мной вел себя осторожно, ласково. Я же, испытывая великое счастье первой, ничем не замутненной любви, беззаботно отдавалась этому чувству. Мне хотелось стать лучше, добрее к людям, лицо мое светилось приветливостью и лаской ко всем меня окружавшим, и наша тайна ни для кого в комвузе не была тайной.

И все же даже в эти счастливые дни я была внутренне зажата, не могла, боялась рассказать Володе все до конца о себе. Между нами оставалась тайна, и, кроме того, мне казалось, что его увлечение недолгое, что оно скоро пройдет, и эти мысли отравляли мое светлое и чистое чувство.

Тем временем приближался момент распределения комсомольской группы, закончившей учебу, на работу. Мы часто говорили с Володей о том, что его могут послать в другой город и волновались, что же будет с нами. Но он надеялся все же остаться в Москве и не расставаться со мной.

И вот наступили дни распределения. И Володя вдруг исчез с моего горизонта: ни телефонного звонка, ни встреч, никаких известий. Прошла целая неделя. Я мучилась и страдала, более всего от оскорбленного самолюбия. Мне казалось, что он забыл меня, что я ему надоела, что он уже увлекся другой девушкой. В этом, как и во многих других случаях, я проявила ненужное нетерпение и излишнюю самолюбивость, отчасти бывшую следствием ощущения своей неполноценности в окружающем мире. Все это и привело к крушению моей первой любви. Через неделю, возвращаясь из столовой по двору комвуза, я увидела Володю, который, сидя на бревнах, поджидал меня. Он пошел навстречу мне с веселой, открытой улыбкой, схватил мои руки и сказал: «Ну вот теперь вопрос мой решился, я остаюсь в Москве. Мне это далось нелегко, но все же удалось». А я, гордая дуреха, ответила ему холодно и насмешливо, что меня это мало интересует. Володя, тоже достаточно самолюбивый, был поражен и оскорблен. Он не стал ни убеждать меня, ни уговаривать и быстро пошел прочь. А мое глупое сердце уже разрывалось от боли и от сознания, что все потеряно.