Кому же верить? Правда и ложь о захоронении Царской Семьи - Андрей Кириллович Голицын
«Исповедь»: «На месте, где были сожжены вещи, находили драгоценные камни, которые, вероятно, были зашиты в отдельных местах и складках платья. Однако (видимо, «Один». – А.Г.) из после прибывших красноармейцев принёс мне довольно большой бриллиант, весом каратов в 8 и говорит, что вот возьмите камень, я нашёл его там, где сжигали трупы». (Это очень любопытная неожиданность, на которую, надо полагать, совершенно сознательно прокурор-криминалист не обратил никакого внимания, используя в своих криминалистических «изысканиях» только «Записку» и стенограмму 1934 года. «Исповедь палача» он в своём «Заключении» не цитирует. Драгоценности можно было найти только там, где с безжизненных тел снималась одежда, и это, естественно, великолепно знал Юровский. Значит, если бриллиант был найден на месте, «где сжигали трупы», то их сжигали у шахты на Ганиной Яме, там, где Соколов обнаружил следы кострищ, а след от одного, как было установлено, занимал три метра в диаметре. Следовательно, Юровский лгал, вслед за Покровским повторяя всю историю о непригодности урочища Четырёх Братьев для похоронных целей и о вывозе всех тел на новое место. Оговорился он, конечно, в своей «палаческой» исповеди случайно, путая, как многие из его «коллег», события реальные с теми, что были изобретены Покровским, но сочинение его никакого применения не получило, напечатано не было и в исторические анналы «спецорганов» не вошло. Политическая ситуация изменилась, и «откровения» палача свою актуальность потеряли. В 1993 году редакция журнала «Источник», обнаружив в архиве этот рукописный текст, опубликовала его без всякого редакторского вмешательства. – А.Г.)
«Стенограмма»'. «Ценности все были тут же выпороты, чтобы не таскать с собой окровавленное тряпьё. Несколько бриллиантов мне на следующий день передали товарищи, нашедшие их там» (непонятно, там, где «бриллианты выпарывались» или где «сжигали трупы». – А.Г.).
«Записка»: «Кончив операцию и оставив охрану, ком. в 10–11 часов утра (17-го июля) поехал с докладом в Уралисполком… к шахте с верёвками, чтобы вытаскивать трупы, отправились только в 12 14 часов ночью с 17 на 18-е».
«Исповедь»: «Я оставил охрану. Поставил разъездных. Сам отправился в город, чтобы доложить Совету… Телеги прибыли часов в 12 14 ночи. Погрузив всё необходимое, посадив в пролётку товарища Павлушина, мы отправились. Часам к 4 мы добрались до места и стали вытаскивать трупы».
«Стенограмма»: «Я увидел, что никаких результатов мы не достигли с похоронами, что так оставлять нельзя и что всё надо начинать сначала. Часа примерно в два дня я решил поехать в город, так как было ясно, что трупы надо извлекать из шахты и куда-то перевозить в другое место… Уже часов в 12 ночи, я верхом, не помню с каким товарищем мы отправились к месту нахождения трупов. Приехали мы поздно ночью, шли работы по извлечению». (В «Записке» уехал в 10–11 часов утра, а в стенограмме «примерно в два дня», в одном случае добрались и «стали вытаскивать», в другом – приехали, когда работы «по извлечению» уже шли, так что вроде бы и верёвки напрасно добывал и вёз. – А.Г.)
«Записка»: «Чтобы изолировать шахту на время операции, объявили в деревне Коптяки, что в лесу скрываются чехи, лес будут обыскивать, чтобы никто из деревни не выезжал ни под каким видом. Возникла мысль часть трупов похоронить тут же у шахты, стали копать яму. Но тут к Ермакову подъехал его знакомый… он мог видеть яму. Пришлось бросить дело. Так как телеги оказались непрочными, разваливались, ком отправился в город за машинами (грузовик и две легковые, одна для чекистов). Смогли отправиться в путь только в 9 часов вечера».
«Исповедь»: «Нужно было обезопасить место. Я послал в деревню людей сказать, чтобы никто не смел выезжать из деревни, так как здесь сейчас происходит разведка, возможно, завяжется перестрелка. Поставив верховых, мы продолжали свою работу. К утру трупы извлекли. Вывезли их поближе к дороге, и я решил похоронить Николая и Алексея (оказывается, не «тут же у шахты». – А.Г.). Мы выкопали довольно глубокую яму. Кто-то заметил, что подъезжал мужик. Я решил отнести глубже в лес трупы и снова отправился в город (по другим сведениям, трупы никуда не уносили и они до вечера пролежали у шахты, покрытые брезентом. – А.Г.). Не без труда добыв автомобиль (в городе), отправился на Московский тракт к тем шахтам, о которых накануне говорил Чуцкаев».
«Стенограмма»: «Приступили копать яму. Она к рассвету почти была готова. Ко мне подошёл один из товарищей и заявил мне, что, несмотря на запрет никого близко не подпускать, откуда-то явился человек, знакомый Ермакова. Яму решено было реставрировать. Дождавшись вечера, мы погрузились на телегу, грузовик же ждал в таком месте, где он как будто был гарантирован от опасности застрять».
«Записка»: «Около 4 ‘/г утра 19-го машина застряла окончательно, оставалось не доезжая шахт хоронить… Хотели сжечь Алексея и А.Ф., но по ошибке сожгли фрейлину» (фрейлина – это уже творчество Покровского. – А.Г.).
«Исповедь»: «Я решил использовать болото. А частью трупы сжечь. Распрягли лошадей. Разгрузили трупы. Положили один труп для пробы, как будет гореть. Труп, однако, обгорел сравнительно быстро, тогда я велел начать жечь Алексея».
«Стенограмма»: «Мы перегрузили снова трупы в грузовик и снова засели вскоре, пробившись часа два, мы приближались уже к полуночи (значит, застряли в десять часов вечера. – А.Г.), тогда я решил, что надо хоронить где-то тут, так как в этот поздний час вечера действительно никто здесь видеть не мог, единственно, кто мог видеть несколько человек, – это был железнодорожный сторож разъезда, так как я послал натаскать шпал, чтобы покрыть ими место, где будут сложены трупы. Тут же развели костёр (то есть рядом с местом, где будут зарыты трупы. – А.Г.), и пока готовилась могила, мы сожгли два трупа: Алексея и по ошибке, вместо Александры Фёдоровны, сожгли, очевидно, Демидову». (У Покровского «хоронить» принялись в половине пятого утра, старым большевикам Юровский сообщил, что время «приближалось к полуночи». Им же он поведал, что свидетелем мог оказаться «железнодорожный сторож», но здесь, на Коптяковской дороге, на открытом месте, почему-то, в отличие от лесной глуши на Ганиной Яме, где появление знакомого Ермакова (то есть, скорее всего, такого же уголовника, как и сам Ермаков) заставило Юровского от страха перед раскрытием тайны свернуть все работы и отправиться на поиски нового места, у железнодорожного переезда таковое обстоятельство его вовсе не смутило. – А.Г.)
Письмо в Музей революции – это уже бесспорно документ, рукою Юровского написанный: его почерк, его стиль, его безграмотность, да и информация безусловно соответствующая действительности и сугубо деловая. «Имея ввиду, – говорится в письме, – приближающуюся десятую годовщину Октябрской Революции, и вероятный интерес для молодого поколения видеть вещественные
