Игорь Крупеников - Костычев

Все порядки, господствовавшие в царской России, казалось, неумолимо толкали Костычева или на путь неудачника-пьяницы, или на путь смирения перед неотвратимой судьбой и примирения с печальной российской действительностью. Но Костычев не смирился и не примирился.

Он упорно продолжает изучать существующий агрономический опыт, внимательно следит за всеми новинками по агрономии, почвоведению, химии, физиологии растений, пишет статьи по злободневным вопросам сельского хозяйства. В этой деятельности нет строгой системы, но причины понятны: он оторван от экспериментальной работы в лаборатории, не может принимать участие в научных экспедициях.

Первое время после ареста Энгельгардта сельскохозяйственные журналы совершенно не публиковали статей Костычева: они боялись печатать скомпрометированного в политическом отношении автора. Только в 1872 году в журнале «Сельское хозяйство и лесоводство», а затем и в «Земледельческой газете» вновь стали появляться статьи за подписью Костычева. Они представляли собой ценные научные труды, но сам автор считал их малозначительными, а главное, не основанными на личных наблюдениях, опытах, экспедициях. Костычев, по призванию тонкий натуралист и искусный экспериментатор, был в силу своих жизненных обстоятельств отдален и от природы и от настоящей исследовательской лаборатории. Он мучительно чувствовал всю тяжесть своего положения. Когда друзья при встречах спрашивали у него, что он делает, Костычев отвечал им с грустной улыбкой:

— Я? Нахожусь без определенных занятий.

— А «пробирная палатка»?

Костычев в ответ только махал рукой. И действительно, для этого молодого, но во многом уже прочно сложившегося ученого работа по определению пробы фальшивых монет была таким внутренне чуждым делам, что он вполне правильно причислял себя к разряду лиц, находящихся «без определенных занятий».

Зимой, когда в «пробирной палатке» и в училище было много работы, его особенно сильно тянуло в Лесное — в химическую лабораторию, а весной, когда почки на деревьях, набухая, набирались новой силы, он думал о дальних поездках куда-нибудь на юг России, в черноземные степи… Но эти мечты оставались мечтами. Работа в лаборатории Министерства финансов вовсе не предполагала научных командировок в отдаленные или хотя бы близкие районы страны. Отпусками пробиреров тоже не баловали. Один только раз за четыре года коллежский секретарь Костычев был в 1873 году в отпуске «с 24 июля на один месяц, из коего в срок явился»{ГИАЛО, фонд 14, дело 31441, связка 1752, опись 3, лист 11.}.

Не раз думал Костычев о том, чтобы покинуть Петербург. Но он помнил свою юношескую клятву: никогда не работать на помещика. В отъезд же можно было получить только хорошее место «ученого управителя» в каком-нибудь большом помещичьем имении. И молодой человек, снова решил остаться в Петербурге. Здесь были друзья — Лачинов и другие ученики Энгельгардта, любимая публичная библиотека на Невском проспекте, в которой было прочитано такое множество книг и журналов, можно было посещать публичные лекции, выставки картин. Здесь был культурный центр России. Скоро появилась еще одна причина, удерживавшая Костычева в столице.

Костычев любил живопись. Он не пропускал ни одной выставки картин. Особенно его привлекали русские художники реалистической школы. С большим интересом и сочувствием следил он за деятельностью «Товарищества передвижных художественных выставок», организованного в 1870 году по инициативе видных и наиболее прогрессивных русских художников: И. Н. Крамского, Г. Г. Мясоедова, В. Г. Перова, H. H. Ге. Желая сделать произведения искусства достоянием широких народных масс, члены организованного товарищества устраивали художественные выставки, которые переносились, «передвигались» из Петербурга в другие крупные города России: Москву, Нижний Новгород, Киев. Искусство первых передвижников в большинстве своем носило ярко выраженный обличительный характер; оно бичевало пережитки крепостного права, учило любить народ и ненавидеть его угнетателей. Передвижники сыграли большую роль в укреплении реалистического направления в русской живописи.

Первая выставка передвижников была устроена в 1871 году. Все, что было в Петербурге передового, прогрессивного, только и говорило в эти дни о выставке и картинах Крамского, Мясоедова, Ге, Перова.

Одним из первых попал на выставку и Костычев. Он ее осматривал не один раз. Огромное впечатление произвела на него картина Мясоедова из крестьянской жизни — «Страдная пора» — и особенно «Чтение «Положения 19 февраля». Костычев еще яснее понял, как злодейски был обманут и обворован народ в результате пресловутой крестьянской реформы.

В это время Костычев повстречал молодую девушку Авдотью Николаевну Фокину. Она ему очень понравилась. Их интересы во многом оказались общими. Авдотья Николаевна тоже любила живопись, но только живопись «идейную». Она осуждала старое, «академическое» направление, далекое от народа, и восторженно приветствовала передвижников. Девушка была очень начитана: знала многие произведения Н. Г. Чернышевского, А. И. Герцена, а сочинения M. E. Салтыкова-Щедрина цитировала наизусть целыми страницами.

С ней нужно было держать ухо востро, была она великая насмешница, и Костычеву нередко от нее доставалось. По воспоминаниям одного из знакомых Костычевых, В. Оболенского, Авдотья Николаевна была «одной из образованнейших женщин своего времени» и до самой смерти сохранила «свой живой ум, неподражаемый, чисто щедринский юмор и красочную образность рассказа».

Происходила Авдотья Николаевна из бедной семьи. Отец ее был чиновником XIV класса — это являлось самой низшей ступенью табели о рангах. Костычев и Авдотья Николаевна встречались и на художественных выставках и в публичной библиотеке, на лекциях, а иногда и в Летнем саду или на Островах. В Петербурге было немало хороших мест для встреч и прогулок. Они много и горячо спорили о литературе, о живописи, еще чаще о политике. Постепенно Авдотья Николаевна заражалась интересом своего собеседника к агрономии и естествознанию, поддерживала и подбадривала его в самые тяжелые для него дни, когда он ушел с химического завода или с таким трудом добивался места пробирера.

Как только Костычев получил это место, молодые люди поженились. Их доходы были очень невелики, но они оба не привыкли к роскоши, а труд и лишения их не пугали. Пробирерское жалованье составляло 900 рублей в год, за проведение практических занятий по химии с учениками пробирного училища платили 12 рублей 50 копеек в месяц, кое-что давали литературные заработки, Авдотья Николаевна прирабатывала частными уроками. Так они сводили концы с концами, сняли маленькую и очень скромную квартирку, много работали, иногда ходили в театр, имели обширный круг знакомых. Жили молодожены очень дружно.