Игорь Крупеников - Костычев

И. и Л. Крупениковы

ПАВЕЛ АНДРЕЕВИЧ КОСТЫЧЕВ

1845–1895

I. СЫН ДВОРОВОГО ЧЕЛОВЕКА МАЙОРШИ ПЕТРОВОЙ

Ноги босы, грязно телоИ едва прикрыта грудь…Не стыдися! что за дело?Это многих славных путь.

12 февраля 1845 года к Предтечевской, что в Кречетниках, церкви подошел человек, с виду не московский. Разыскав попа, неуверенно обратился к нему:

— Батюшка, мне бы сына окрестить нужно.

— А ты кто такой и откуда взялся?

— Мы госпожи майорши Анны Петровны Петровой крепостные дворовые люди.

Священник подозрительно оглядел пришельца: никакой майорши Петровой в приходе не значилось.

— А где же госпожа твоя?

— В Питер уехала.

— Да ты сам-то откуда?

— Шацкие мы, из-под Тамбова.

Тут последовало длинное объяснение. Барыня и барин недавно приехали из своего тамбовского имения в Москву, в качестве прислуги захватив с собой Андрея Александровича Костычева и его жену Евдокию. Своего дома господа в Москве не имели и остановились в доме девицы Толстой — дочери умершего коллежского асессора. Пожили немного Петровы в Москве и поехали в Питер, а дворовых людей, что привезли с собой, оставили в Москве. Тут, как на грех, у Евдокии Ивановны родился сын. И радовался Андрей Александрович и печалился. Знал отец, нелегкая судьба ждет сына. Господа Петровы были не злые, а все-таки господа. Когда собирались ехать в Москву, им и в голову не пришло оставить беременную Евдокию дома: она им могла в Москве пригодиться — хорошо служила, спокойная была, домовитая, хозяйственная. Самого Андрея Костычева господа тоже ценили: были они мелкопоместные, душ имели мало, а Андрей был на все руки мастер. Только поэтому господа и дали согласие на его брак с Евдокией.

Предчувствовал Андрей Александрович, как господа будут коситься на нового представителя костычевского рода. Но делать было нечего: мальчик родился, надо было его крестить За этим Андрей Костычев и пришел к попу ближайшей, кречетниковской церкви. Тот объяснил, что надо искать «восприемников», то-есть «крестных» — отца и мать. Никого Костычевы в Москве не знали, пришлось просить хозяйку дома. Та согласилась, а за крестного отца пошел ее брат — гимназист.

В метрической церковной книге за 13 февраля 1845 года появилась новая запись:

«Означенного февраля двенадцатого числа в доме умершего Коллежского Асессора дочери девицы Александры Петровой Толстой, Майорши Анны Петровой Петровой у крепостного дворового человека Андрея Александрова и законной его жены Евдокии Ивановой, оба в первом браке и православного вероисповедания, родился сын Павел, который и крещен того же февраля месяца 13 числа… Восприемниками были: Ученик Московской Первой гимназии Василий Петров Толстой и умершего Коллежского Асессора Петра Васильего Толстого дочь, девица Александра Петрова Толстая»{Московский областной исторический архив, фонд 472, опись 2, связка 105, № 713, лист 2.}.

Дьякон, который вел запись в метрической книге, старательно выписал имя, отчество и фамилию восприемников — сына и дочери чиновника и даже их отца — покойного коллежского асессора, а также хозяйки вновь народившейся крепостной души, но фамилию самого новорожденного и его родителей записать позабыл; да и то сказать, мальчишке крепостному едва ли когда-нибудь понадобится метрика. Отец и мать были рады, что сына окрестили так удачно, и гордились восприемниками, такими «видными» и, главное, свободными людьми.

Маленький Павел Костычев очень недолго пожил в Москве — господа поехали обратно в свое тамбовское имение, захватив с собой и принадлежавших им Костычевых.

Безрадостное детство Павлуши Костычева протекало в деревне Карнаухово Шацкого уезда Тамбовской губернии. Деревня была небольшая, ничем не примечательная.

Местность вокруг степная, ровная.

Карнаухово принадлежало по частям разным владельцам. Они ссорились между собой и никак не могли сговориться поставить на речке Азе, протекавшей здесь, водяную мельницу. Так и ездили молоть зерно в соседнее село Колтырино, оно же Преображенское.

Крестьянам на эту мельницу, однако, приходилось ездить далеко не каждый год. В Тамбовском крае, как и во многих других губерниях Российской империи, часты были неурожаи и голодовки. Даже по официальным данным, каждый пятый год был неурожайным, голодным и холерным. В такие годы хлеб бывал только в одном дворе из десяти, а если голод был «не сильный», то в одном дворе из пяти. Большая часть крестьян в неурожайные годы месяцами не видела хлеба.

Тяжело переживали такие времена и Костычевы. Голодала вся семья, и Павлуша очень рано стал понимать все зловещее значение таких слов, как «засуха», «неурожай», «голод».

Иметь какие-нибудь запасы хлеба на черный день крестьяне и особенно дворовые, конечно, не могли. Хлебные запасы бывали только у помещиков. Но помещики в голодные годы, когда хлеб сильно дорожал, спешили продавать свои избытки и запасы по очень повышенным ценам, а о покупке хлеба для прокормления крестьян почти никогда не было и речи.

Когда Павел Костычев был еще совсем маленьким, страшные голодовки дважды поразили Тамбовщину — это было в 1846 и 1848 годах. Чиновник особых поручений при тамбовском губернаторе, объехавший в то время многие уезды, в том числе и Шацкий, писал в своем донесении: «…людей, просящих милостыню, развелось по городам и селам множество. Истомленные и обессиленные, они бродят по дворам и выжидают подаяния, но напрасно. Каждый думает теперь о себе и про себя бережет скудные крохи насущного хлеба. Большинство питается теперь мякинным хлебом, где едва ли найдется и четвертая доля чистого продукта… Иные едят одну мякину, есть и такие, у которых и той немного в запасе»{И. И. Дубасов. Очерки из истории Тамбовского края, вып. 1. Москва, 1883, стр. 61–62.}. А еще дальше следовала характеристика мякинного хлеба: «Это была ужасная смесь мякины, семян лебеды, смолотых желудей и чернозема».

Забитые, угнетенные, вечно голодные, русские деревни вымирали. В сочинении лекаря Эдуарда Икавитца «Медико-топографическое описание Тамбовской губернии», вышедшем в 1865 году, указывалось, что в губернии особенно высока была детская смертность, а средняя продолжительность жизни обитателей губернии равнялась всего лишь двадцати годам. Лекарь Икавитц работал в Тамбове и в других местах губернии; он собрал за многие годы материалы, которые показывали ужасающую картину антисанитарного состояния края. Больниц почти не было. Туберкулез, различные лихорадки и другие тяжелые болезни косили людей. В этой центральной, близкой к Москве губернии трижды — в 1830, 1848 и 1853 годах — вспыхивала эпидемия холеры. Холера 1848 года особенно сильно поразила Шацкий уезд, где она была летом, во время жестокой голодовки большинства населения. Почти никто из заболевавших холерой не выздоравливал.