Сати Спивакова - Не всё

На примере Ростроповича можно говорить уже о тенденции последних десяти лет во взаимоотношениях музыкантов и людей, получивших право называться «музыкальными критиками». Чем ярче и популярнее музыкант, тем непреодолимей желание его «обгадить». За некоторые статьи, за изощренный издевательский тон надо просто бить морду, поскольку цивилизованные методы воздействия на этих псевдопрофессионалов не подействуют. Главным же редакторам газет определенно импонирует такой тон: чем скандальнее статья, чем больнее «ударили под дых» артиста, тем лучше газета продается.

Музыка ведь вообще искусство субъективное, так что поди знай, как кто играет. Понятно одно: критики наши играют без правил. Единственный выход старая народная мудрость: «Собака лает — караван идет!» Но это — легко сказать. Мне как мало кому известно, насколько ранимы и беззащитны артисты. При этом замечу: критик — профессия зависимая. Артист без критика как-нибудь проживет, а критик без артиста? Если не будет ни скрипача, ни концерта, ни билетов для журналистов (бесплатных, конечно), на каком материале вечером после концерта и сытного ужина критику оттачивать свой «неповторимый стиль»? Музыкальные критики, молитесь на артистов, берегите их, они вам необходимы и для славы, и для хлеба насущного. Нет, правда, стоит лишь вспомнить имена музыкантов, на которых регулярно спускали и спускают собак разъяренные критики: Караян, Каллас, Маазель, Горовиц, Мути, Кисин… Неплохая компания!

Не думайте, что я отвлеклась. Пишу и все думаю о Мстиславе Леопольдовиче. Мой великий, дорогой друг, если вы когда-нибудь прочтете этот «опус», вспомните, как однажды показали мне листок бумаги, хранящийся в футляре вашей виолончели. На нем твердым Галининым почерком переписано стихотворение Пушкина: «Поэт, не дорожи любовию народной…» Помните? «Ты сам — свой высший суд». Все остальное — суета. А о том, как тяжело уснуть после концерта, как не успокоить ни руки, ни биение собственного сердца, как звуки не хотят умолкать в воспаленном мозгу, как музыка не отпускает вас, раба своего, писать не буду — оттого что знаю все это слишком глубоко, не понаслышке — и поэтому вряд ли смогу подобрать нужные слова…

ДРАКА В ПАРИЖЕ

Это случилось вечером того дня, когда на концерте в Париже я впервые увидела издалека Мишеля Глотца, еще не зная, какую важную роль сыграет этот человек в нашей с Володей жизни. Был канун Пасхи, апрель 1989 года. После концерта Юрий Темирканов, который дирижировал концертом, с женой и мы с Володей поехали к Ростроповичу. Они были на службе в церкви на рю Дарю, а потом ждали нас. Слава тогда собирался в Россию, но как дирижер Вашингтонского оркестра. Галина же заявила:

— Ноги моей там не будет! Чтобы я поехала? Никогда!

В этом вся она. Вообще, Слава — человек экспансивный, когда волнуется, становится совершенно белого, землистого цвета, а стоит понервничать Галине, как кровь приливает к лицу и она начинает пылать. Кажется, если прикоснешься можно ошпариться.

Я была совершенно очарована их домом и оказанным нам приемом. Будучи человеком сентиментальным, я лишь с годами научилась скрывать свои переживания. К трогательным моментам начинаешь относиться с осторожностью.

— Галина Павловна, сегодня один из самых счастливых дней в моей жизни, сказала я.

О, если бы я знала, что ждет нас потом!

Как водится у Ростроповичей, если сидишь, то сидишь допоздна. Наутро мы улетали в Москву часов в семь. И Галина Павловна приговаривала:

— Ну, уже надо досидеть.

Мы вышли часа в два, Слава отговорил нас вызывать такси, потому что наш отель «Рафаэль» находился на авеню Клебер, совсем близко от их дома. Сейчас, зная парижские расстояния, я это прекрасно понимаю.

Слава пошел нас провожать в рубашке и жилеточке. Когда до отеля уже оставалось метров двести, он подмерз. Мы поцеловались, обнялись, распрощались, и Слава побежал домой, а мы перешли улицу и тихо двинулись по направлению к отелю. Концерт в Париже завершал Володино турне по Европе, уже были получены деньги, которые наличными нужно было везти в Госконцерт. Естественно, в те годы, как все артисты, он возил деньги с собой. На плече у него висела скрипка, я несла концертный костюм, вдвоем мы еще волочили портплед. Шли не спеша, и Володя рассуждал, какое это хорошее состояние, когда сыграешь удачный концерт. У нас было блаженное чувство: идем ночью по Парижу, я — на высоченных каблуках, он в — бежевом плаще.

Я вдруг увидела, что на углу стоят трое — негр и два араба. Стоят и курят. Когда мы поравнялись с ними, я боковым зрением заметила их резкое перемещение. Они подали друг другу сигнал тихим свистом и в секунду преградили нам дорогу. Негр, очень высокий, спортивный молодой парень, стоял в центре, арабы — по бокам. Он спросил Володю:

— Do you have money?

Володя ответил по-русски:

— Я не понимаю, я — русский артист.

Тот переводит вопрос на французский, спрашивает меня:

— Ты тоже русская?

Вова снова «не понимает». Они обступили нас и оттеснили к какой-то запаркованной машине. Все произошло в считанные доли секунды. Один из арабов тряс каким-то удостоверением, пытаясь запугать нас тем, что он якобы из полиции. Володя прижал к груди скрипку. Негр размахивается, и я вижу, как в лицо моего мужа летит огромный кулак. Поскольку боксерские навыки у Володи сохранились, хоть он и занимался боксом в восемнадцать лет, он уходит от удара. Но, отскочив назад, спотыкается о бордюр тротуара и падает на спину. Скрипка летит дугой в сторону. Я инстинктивно упала на асфальт, прикрывая собой скрипку. Лежа, вижу, как негр насел на Володю и бьет его, мне даже показалось, что я увидела мелькнувший нож. Я чувствовала себя как в кошмарном сне, когда все настолько явно, что хочешь проснуться и не можешь. Мелькнула мысль: «Его сейчас убьют!» И тут же я начала дико орать. Теперь, шутя, он рассказывает:

— Моя жена орала, как сто армянских женщин.

Я же слышала свой крик словно со стороны. Потом этот кошмар преследовал меня долго.

Они там дерутся, причем негр бьет Володю ногами, один араб пытается заткнуть мне рот, второй — на шухере. Вдруг вижу, что Володя, улучив момент, когда противник подустал, неожиданно вскакивает и, размахнувшись, сильно бьет негра прямо в середину морды, и уже тот отпрыгивает, схватившись за нос. А мой муж, как Евгений Леонов в фильме «Джентльмены удачи», идет на него на полусогнутых, только что не кричит: «Пасть порву, моргалы выколю!» Спиваков не пользовался в тот момент такими литературными выражениями. Он орал выразительным русским матом. Это было так страшно, я никогда его таким не видела: артист, только что отыгравший концерт Чайковского, побывавший в гостях у Ростроповича, шел на бандита, как настоящий урка. Слава Богу, они были не вооружены. Им, похоже, просто не хватало на наркотики. Они не представляли, сколько могли бы поиметь. Володя сказал потом, что у него возникла мысль отдать им все деньги, чтобы они от нас отстали. Но вторая мысль была: «Что же завтра будет в Госконцерте? Поди рассказывай, что негры деньги отняли». Негр, заливаясь кровью, отозвал своих свистом, они всё побросали и скрылись. За все время драки не проехало ни одной машины субботняя ночь, очень респектабельный район. У меня зуб на зуб не попадал от страха, а Вова вошел в роль, схватил меня за загривок: