Лев Понтрягин - Жизнеописание Л. С. Понтрягина, математика, составленное им самим

По прошествии некоторого времени Яновская сообщила, что предыдущее выдвижение отменяется, поскольку оно было сделано неправильно, «с неправильными установками». Так что состоялось новое заседание Московского математического общества, на котором и я, и Колмогоров были выдвинуты на выборы академиками, не помню, как Гельфонд. На этом втором заседании общества Яновская выступила с заявлением, в котором отметила моё выступление на предыдущем заседании как большую заслугу. Оно считалось очень смелым и принесло мне большой моральный авторитет среди математиков.

То были плохие времена. Один мой товарищ после заседания позвонил мне и сказал: «Ну, надеюсь, что тебя всё-таки не посадят».

Два моих выступления — в 1936 году по поводу Лузина и в 1939 году по поводу выборов — являлись важными этапами становления меня как общественного деятеля. В моём понимании оба они были борьбой за правое дело. В этом сказался мой общественный темперамент. Такие выступления я производил и позже, хотя довольно редко.

Начиная с конца 60-х годов моя борьба за правое дело приобрела более систематический и упорный характер. И в самом начале, и позже она была небезопасной для меня. Ею я продолжаю заниматься до сих пор. В самое последнее время особенно сильно я ощущаю ту опасность, которой я подвергаюсь. Это объясняется тем, что своими действиями я затрагиваю интересы довольно большого количества людей, зачастую влиятельных. Об этом я, быть может, расскажу позже.

Выборы 1939 года кончились тем, что Гельфонда, Привалова и меня выбрали членами-корреспондентами, а Соболева, Мусхелишвили и Колмогорова — академиками. О том, как происходили выборы, я знал только понаслышке. Кто-то рассказывал мне, что моя кандидатура в академики рассматривалась серьёзно. Но Виноградов предпочёл поддержать Колмогорова, которого он хотел противопоставить своему главному сопернику в Академии Бернштейну, специалисту в той же области, что и Колмогоров, — теории вероятностей. Я испытывал лёгкое огорчение, когда узнал, что у меня были шансы стать сразу академиком, но однако это не сильно огорчило меня. Я был доволен и тем, что получил.

Избрание меня членом-корреспондентом АН СССР сразу же сказалось реально на моей жизни. Я получил от Академии наук новую квартиру, в которой живу и до сих пор. Она и сейчас кажется мне хорошей, но имеет один серьёзный недостаток: находится в месте, где плохой воздух, дом стоит на Ленинском проспекте, в таком месте, где огромное автомобильное движение. А рядом находится большой завод. До этого мы с матерью жили в той самой квартире, которую занимали, когда я был ещё совсем маленьким ребёнком: небольшая трёхкомнатная квартира, в которой мы всегда занимали только две комнаты. До революции третья комната сдавалась студентам, а после революции в неё вселяли различных лиц без нашего согласия. С некоторыми из них были отношения вполне приличные, а с другими — очень скандальные. С последней соседкой мать почти что дралась — мы вынуждены были запираться изнутри в наших комнатах, чтобы она не проникла к нам.

Я очень старался добыть другую квартиру, но мне это никак не удавалось.

И вот летом 1939 года, когда мы были с матерью в санатории, до меня дошли слухи, что Академия наук предоставляет мне квартиру. Когда мы вернулись, я был приглашён в жилищный отдел Академии наук, и там мне сообщили, что они могут предложить мне квартиру площадью в 90 квадратных метров. И спросили, устраивает ли это меня. Я был потрясён огромным размером квартиры, но сказал, что устраивает.

Дом был ещё не достроен, и квартира не готова, но она уже предназначалась для меня. Мы осмотрели её и были в полном восхищении.

Осенью 1939 года началась вторая мировая война, и всё стало неустойчивым и шатким. Распространились слухи, что на дом претендует военное ведомство, однако в самом конце 1939 года мы перебрались в эту новую квартиру. Первые дни жизни в ней были какими-то грустными и тоскливыми, настолько, что я часто выходил на лестницу, чтобы хоть кого-нибудь встретить. Постепенно я всё больше привыкал к новому месту и, в конце концов, привык.

Такого движения, как сейчас, на Ленинском проспекте тогда не было и воздух был хороший. Получение новой квартиры я и сейчас считаю одним из важнейших событий моей жизни. В последние годы мы с женой усердно занимались благоустройством её. Одним из важнейших мероприятий была ликвидация шума, идущего в окна, выходящие на Ленинский проспект. А на него выходят все основные комнаты. Шум удалось ликвидировать, вставив толстые стёкла с хорошими прокладками. Окна, выходящие на Ленинский проспект, оказались герметически закупоренными. Зато они не пропускают никакого шума, а стены у дома толстые, и шум через них также не проникает. Пришлось построить вентиляцию, подающую воздух со двора. Это было грандиозное мероприятие. По большим комнатам были разведены трубы, а в ванной, выходящей на двор, установлен индустриальный центробежный вентилятор, накачивающий воздух в комнаты.

Была также существенным образом переоборудована кухня. Дело в том, что в ней очень неудобно расположены основные объекты: плита и раковина. Таким образом, что хозяйке приходится всё время вертеться с одной стороны на другую. При своих поездках в Америку мы узнали, как устроены там кухни. Они устроены очень целесообразно и удобно для работы. Сделан как бы конвейер, ведущий от плиты через стол к раковине и затем к посуде. Таким образом, хозяйка, находясь почти на одном и том же месте, может совершать всю работу. Я считаю, что бытовая техника очень помогает жить. В связи с этим я приобрёл в Америке машину для мытья посуды. К сожалению, она оказалась неэффективной, поэтому мы ею не пользуемся. Но приобретённая за границей стиральная машина оказалась хороша. Полностью автоматизированная, она выполняет большую работу по стирке белья. Так что проблема эта у нас решена. Кроме того, я приобрёл хорошие машины для обработки пищи: соковыжималку, кофемолку. Всё это теперь играет важную роль в нашем быту.

Избрание меня членом-корреспондентом не сыграло существенной роли в моей научной работе. Работа продолжалась. Я стал ходить на заседания Отделения физико-математических наук, членом которого стал, на общие собрания Академии наук. Основное впечатление от этих заседаний, которые я помню теперь, заключается в том, что они были посвящены совершенно бесполезному говорению. Однажды после трёхчасового заседания нашего Отделения академик Н. Н. Семёнов заявил: «Ну что ж, мы поработали сегодня хорошо, будем работать и дальше». Я одурел от этого заседания. Это заявление Семёнова показалось мне совершенно диким: можно ли называть работой говорение фактически совершенно бессодержательное.