Джим Корбетт - Храмовый тигр

Охотники, которым никогда не приходилось бывать в Гималаях, усомнятся, разумно ли я поступил, вооружившись легкой винтовкой 275-го калибра и запасшись всего пятью патронами. Меня это заставили сделать следующие соображения:

а) этой винтовкой я пользовался свыше двадцати лет и хорошо ее знал;

б) она была легкой, имела точный бой и била на расстоянии до трехсот ярдов;

в) лечивший мое ухо полковник Барбер предупредил, чтобы я избегал пользоваться тяжелой винтовкой и не стрелял чаще, чем требовали обстоятельства.

Что же касается запаса патронов, то он был мал потому, что я не собирался в то утро стрелять в тигров. Я хотел только найти деревню, где людоед убил свою последнюю жертву, и, если останется время, привязать приманку — одного из бычков. К тому же легкая винтовка и пять патронов к ней сделали бы свое дело, если бы я не выпустил зря ту роковую пулю.

Мои люди прибыли в деревню вовремя, чтобы вместе с толпившимися на седловине крестьянами увидеть все происходившее. Они знали, что пять патронов в магазинной коробке — все, чем я располагал. Поэтому, после того как прозвучал пятый выстрел, а раненый тигр скрылся за гребнем горы, Мадхо Сингх опрометью бросился ко мне с новым запасом патронов.

Оба убитых зверя, тот, что остался лежать на зеленой траве, и второй, свалившийся в канаву (я нашел его мертвым на том же месте, куда он упал), оказались почти взрослыми тиграми. Третьим раненым зверем, которому удалось уйти, была, несомненно, их мать — Талладешский людоед. Оставив Мадхо Сингха и Дунгар Сингха договариваться о том, как перенести убитых зверей в деревню, я один отправился на поиски раненой тигрицы. От зарослей орляка, куда она упала с дерева, я прошел по едва заметному кровавому следу до места, где она стояла, когда я выстрелил в нее в последний раз. Здесь я нашел небольшой клок шерсти, срезанный пулей со спины тигрицы, и немного крови, вытекшей из раны в тот момент, когда тигрица, услышав над своей головой удар пули о камень, рванулась вперед. Отсюда и до гребня попадались отдельные капли крови, но дальше на низкой густой траве след совсем потерялся. Поблизости, на крутом холме, был участок густого кустарника шириной сто ярдов. Он тянулся ярдов триста вверх по склону. Я заподозрил, что тигрица укрылась там. Но надвигалась ночь, для точной стрельбы было уже недостаточно светло, и я решил вернуться в деревню, отложив обследование кустарника на следующий день.

Утро ушло на то, чтобы снять шкуры с убитых тигров и натянуть их на привезенные мною из Найни-Тала шестидюймовые колышки. Пока я занимался шкурами, на деревья вокруг моей палатки слетелось не менее сотни грифов. Они-то и раскрыли секрет, куда делось платье последней жертвы людоеда. Оказалось, что пропитанную кровью одежду молодые тигры изорвали в клочья и проглотили.

Тут же, наблюдая за работой, сидели крестьяне, и я попросил их помочь моим гарвальцам провести облаву в кустарнике, где, как я думал, скрылась раненая тигрица. Они охотно согласились. Около полудня участники облавы прошли через деревню, вдоль седловины к вершине холма, возвышавшегося над кустарником, а я тем временем спустился козьей тропой в долину, затем поднялся к гребню, за которым накануне потерял след тигрицы. У нижнего края кустарника лежал огромный, величиной с дом, валун. Взобравшись на самый его верх, откуда меня видели находившиеся на вершине холма люди, я помахал шляпой, чтобы они начинали загон. Во избежание несчастного случая — тигрица могла кого-нибудь покалечить — я велел людям, оставаясь все время на вершине, сначала хлопать в ладоши и кричать, а потом скатывать в кустарник камни. Едва начался загон, как из кустов выскочил каркер, вылетело несколько фазанов калиджи, но больше никто не появлялся. Когда мои помощники прочесали камнями весь кустарник, я подал им сигнал прекратить загон и возвратиться в деревню.

После того как они ушли, я на всякий случай обыскал кустарник, но тигрицы там не нашел. Вчера вечером, следя за тем, как она поднималась на холм, я пришел к выводу, что у нее очень болезненная рана. Сегодня я осмотрел кровавый след на том месте, где она накануне шарахнулась от пули, и убедился, что рана у нее не внутренняя, а поверхностная. Почему же тигрица упала от выстрела как подкошенная и провисела на дереве добрых пятнадцать минут, не подавая признаков жизни? На этот вопрос ни в то время, ни теперь не могу найти никакого разумного ответа. Впоследствии я обнаружил, что пуля с мягкой головкой в никелевой оболочке застряла у тигрицы в правом плечевом суставе.

Когда пуля, выпущенная из тяжелой винтовки, наталкивается на кость, у животного наступает сильный шок. Это понятно. Но ведь тигр — крупное животное с огромным запасом жизненных сил, поэтому неясно, каким образом пуля из легкой винтовки 275-го калибра могла сбить тигрицу с ног и заставить ее потерять сознание на целых пятнадцать минут.

Вернувшись на гребень, я остановился, чтобы осмотреть местность. Оказалось, что гребень тянется на много миль и разделяет две долины. Та, что лежала налево, представляла собой заросшее травой открытое пространство; в верхнем конце ее находился участок густого кустарника. Долина справа, где тигры съели женщину, была покрыта с одной стороны джунглями, другая ее сторона — крутая, сложенная из глинистых сланцев — кончалась скалистым обрывом.

Присев покурить на выступ скалы, я обдумал события прошедшего вечера и пришел к следующим выводам:

а) с момента выстрела и до падения с дерева тигрица была без сознания;

б) падение, смягченное ветвями деревьев и росшим под ними орляком, вернуло ей сознание, но не полностью; она все же оставалась ошеломленной;

в) в таком состоянии она побрела куда глаза глядят, добралась до холма и поднялась на него.

Возникал вопрос: как далеко и в каком направлении ушла тигрица? Спускаться с холма с поврежденной лапой гораздо труднее, чем подниматься, поэтому, как только тигрица окончательно пришла в себя, она перестала спускаться и начала искать убежище, где можно было бы отлежаться, пока не заживет рана. Чтобы достичь убежища, ей пришлось бы перейти гребень. Следовательно, надо было выяснить, сделала ли она это. Обнаружить, перешел ли зверь с мягкими лапами гребень протяженностью в несколько миль, было бы невозможно, если бы не звериная тропа, шедшая вдоль его острого, как нож, края. Тропа имела идеальную поверхность; на ней ясно отпечатывались следы всех проходивших животных. Налево от тропы был покрытый травой склон, направо — крутая сланцевая, отвесно обрывавшаяся осыпь, а под нею овраг.

Покурив, я пошел по звериной тропе и увидел на ней следы горала, сероу, замбара, лангура, дикобраза и отпечатки лап леопарда-самца. Чем дальше я продвигался, тем больше расстраивался, так как знал, что если не найду следов тигрицы на этой тропе, то едва ли увижу ее снова. Но, пройдя вдоль хребта около мили и вспугнув двух горалов, которые ускакали от меня по поросшему травой склону, я все-таки нашел отпечатки лап тигрицы и пятно запекшейся крови. Очевидно, перейдя вчера вечером хребет, она шла вниз по этому склону до тех пор, пока не оправилась от потрясения, затем пересекла холм по горизонтали. Этот путь и вывел ее на звериную тропу. Я прошел по следу тигрицы полмили до места, где она попыталась спуститься с осыпи, намереваясь, очевидно, укрыться в джунглях на другой стороне оврага. Здесь высота осыпи была наименьшей, ярдов пятнадцать. Не знаю, что помешало тигрице, раненая лапа или слабость, но, ступив на осыпь, она проползла вниз всего несколько ярдов, затем повернула обратно и в отчаянном, но тщетном усилии не сорваться с обрыва в овраг стала скрести землю когтями широко расставленных лап. Я держусь на ногах так же уверенно, как горные козы, но даже мне было бы трудно преодолеть эту осыпь. Поэтому я прошел вперед по тропе еще несколько сотен ярдов, пока не увидел расселину и по ней спустился в овраг.