Феликс Чуев - Солдаты Империи. Беседы. Воспоминания. Документы.

Конструктор мощных ракетных двигателей, установленных на советских ракетах-носителях, летавших в космос, дважды Герой Сощ1алистического Труда, лауреат Ленинской премии академик В. П. Глушко:

– Нелепость и глупость, какие приписывались тогда многим, кого арестовывали… Подготовились к войне с Гитлером так, что сам Гитлер не смог бы столько уничтожить народу, сколько мы своими руками…

Кандидат технических наук К. А. Рудский:

– Тухачевский был близок к Рыкову, а тот очень заигрывал с интеллигенцией и учеными. Недаром А. С. Яковлев свой первый самолет назвал АИР – Алексей Иванович Рыков…

Следователь мне говорит: «Ты пиши, главное, пиши! Пиши, что ты – автор «Евгения Онегина» или что хотел убить Сталина. Глупость? Пиши! Без тебя разберутся».

При реабилитации я читал свое дело: я-де такой-то, сидя в своем кабинете (которого у меня, кстати, никогда не было), утверждал акты об авариях самолетов (я никогда по своей должности актов не утверждал), скрывал истинную причину вредительства и покровительствовал врагам.

А ведь после каждой катастрофы при желании можно найти столько виновных! Самолеты научились гонять в хвост и в гриву, не заботясь особо о профилактике, отсюда и столько аварий. А на земле не хватает высококвалифицированных кадров – трудно найти за низкую оплату. И вот в 1937 году мне приписали, что я сознательно покрываю виновных в катастрофах.

Инженер С. М. Млынарж, работавший со Стечкиным в Тушино и в Казани:

– Мне инкриминировали, что я был участником контрреволюционной организации, которая должна была, ни много ни мало, свергнуть Советскую власть. Никаких подтверждающих фактов, доводов не было. Когда реабилитировали, сказали, что и в деле никаких материалов для обвинения нет. За отсутствием состава преступления решение Особого совещания от такого- то числа отменяется…

Доктор технических наук профессор Д. Д. Севрук:

– Посадки – в большей мере реакция цепная, но сволочная, и не случайная, а преднамеренная. Все было согласовано. Нужно было установить диктатуру личности, и репрессии распространили не только на политических деятелей. А в чем мы могли мешать, я до сих пор не понял. Какая-то недодуманная вещь, своеобразный садизм зарвавшихся людей… Очень многих из ЦИАМа арестовали. Каждый вечер стояли у домов черные машины…

Мой следователь мне говорил: «Ты не пытайся даже оправдаться. Мы все хорошо понимаем, что среди вас очень мало виновных, но так надо. И не рыпайся. Выбирай пункт, куда отправиться, НКВД не ошибается», – говорил он с некоторой иронией. Верил ли он сам в это дело, не знаю. Мы с Рудским оказались в разных списках, но я его затащил в наш вагон, и мы попали в строительный лагерь, в Магадан. Копали траншеи, дошли до шестой категории- это когда дают 150 граммов хлеба и отвратительную баланду, которую даже при сильном голоде невозможно есть. Работали на морозе…

Мы там придумали одно усовершенствование автомобильного двигателя, позволяющее экономить горючее до 40 процентов – американцы возили туда горючее. Мы создали первую автомобильную лабораторию на Колыме. За эту работу полагалась мне премия 100 тысяч рублей, но, поскольку я был арестантом, мне предложили 100 рублей. Объявили об этом перед строем, все были недовольны, свистели, улюлюкали. На строй направили оружие. А когда все успокоились, я сказал, что дарю эти 100 рублей начальству на мелкие расходы. Кончилось все благополучно, меня только посадили в карцер. Выручили уголовники, которые почему-то ко мне питали симпатию. Они мне носили в карцер еду, а на ночь выпускали в барак – ключи у них были. Иначе я бы загнулся: карцер напоминал сделанный из кольев курятник, продуваемый всеми ветрами и неотапливаемый, а уже морозы начинались. Потом, когда создали Особое техническое бюро, меня четыре месяца везли до Москвы, потом в Казань, и там в 1941 году я вновь встретился со Стечкиным».

Стечкин почти никогда, даже в семье, не рассказывал об этих годах и ни на что не жаловался. Иногда вскользь что-нибудь промелькнет у него в разговоре:

– Меньше трепаться надо было. Время не то, чтобы болтать…

Иногда вздохнет:

– Все хорошо у нас. Детей только жаль…

«Видимо, были у него ошибки, за которые он пострадал, – говорил мне один из пионеров нашего ракетостроения И.А.Меркулов. – Но не было нытья.

Он понимал, что жить надо будущим, а не прошлым».

В послевоенные годы он не раз встречался со Сталиным, и, видимо, многое в душе не прощая, высоко ценил его, ибо всегда уважал ум и силу воли в государственном смысле.

«Больших подробностей он не рассказывал,- говорит его племенник О. Я. Стечкин,- но с одного приема в Кремле в 1946 году, когда ему вручали Сталинскую премию, он вернулся поздно, дозвониться не мог, почти все на даче были, пришлось в окно влезать со двора… О Сталине он всегда говорил с большим уважением, и резкой критики я от него не слышал. Вообще, он терпеть не мог обывательских разговоров о правительстве».

«Я считаю, что он преданный Советской власти человек хотя бы потому, что он сделал для советской науки,- говорит генеральный конструктор академик С. К. Туманский. – Противник Советской власти не стал бы ставить науку об авиации и тем самым поднимать отечественную авиацию. Он же, по существу, поставил отечественную авиацию на ноги, двигателисты выросли на нем, на его трудах. Для меня это главный показатель того, что он честный и преданный Советской власти человек. А что он мог какие-то неосторожные фразы бросать – так ведь можно ругать власть, любя ее. Другое дело, что было немало подлецов, которые подхватывали эти фразы и доносили. На эту тему мы с ним почти не говорили. Он как-то сказал мне, что им не рекомендовали рассказывать детали пребывания в заключении. Думаю, что человек, побывавший там, понял, что это такое, и повторять ему не захочется. Главное, что несмотря на эту трагедию он сохранил себя и продолжал быть ученым».

Время не то, чтобы болтать.

Мне доводилось много беседовать на эту тему с В. М. Молотовым и Л. М. Кагановичем, занимавшими при И. В. Сталине крупнейшие посты в государстве и партии.

– Почему сидели Туполев, Стечкин, Королев? – спросил я у Молотова.

– Они все сидели,- ответил Вячеслав Михайлович.- Много болтали лишнего. И круг их знакомств, как и следовало ожидать… Они ведь не поддерживали нас.

В значительной части наша русская интеллигенция была тесно связана с зажиточным крестьянством, у которого прокулацкие настроения – страна-то крестьянская.

Тот же Туполев мог бы стать и опасным врагом. У него были большие связи с враждебной нам интеллигенцией. И если он помогает врагу и еще, благодаря своему авторитету, втягивает других, которые не хотят разбираться, хотя и думает, что это полезно русскому народу… А люди попадают в фальшивое положение. Туполевы – они были в свое время очень серьезным вопросом для нас. Некоторое время они были противниками, и нужно было еще время, чтобы их приблизить к Советской власти.