Домой с черного хода - Вера Константиновна Ефанова
Вскоре у дверей вагона появились еще три якобы отставших от поезда старушек с просьбой «подвезти их». И весь тот день от станции к станции у нас в теплушке не переводились транзитные пассажирки, оставлявшие за проезд на столике кто два яйца, кто несколько лепешек или картофелин, а то и комочек масла и краюшку домашнего хлеба с вкусной подпеченной корочкой. Все попытки отклонить эти дары успеха не имели. Старушки пугались, что-то бормотали, кланялись и отталкивали руки, приговаривая «детишкам гостинчик». Ну что ж, гостинчик так гостинчик! В тот вечер мы хорошо накормили детей, честно разделив всю полученную снедь. На срочно созванном совещании было принято решение старушек-мешочниц и впредь «подвозить» — причем чем больше,
тем лучше. Запротестовал, правда, отец Андрея, в прошлом занимавший крупный пост на Китайско-Восточной железной дороге. В его представлении это было вопиющее нарушение Закона. Недопустимое? Но большинством голосов решение все же было принято.
Старушки держались очень скромно. Запомнились лишь две. Одна — крупная, толстая в шерстяных белых чулках в калошах, в какой-то невообразимой упряжке, так что спереди и сзади у нее висело огромное множество мешочков, баночек с огурцами, бутылей, свертков, склянок. В руках она держала объемистую кастрюлю. Забравшись с большим трудом и с помощью мужчин в вагон, она тяжело перевела дух и освободившись от своей поклажи, плюхнулась на предложенный стул. Отдышавшись, однако, оказалась гораздо разговорчивей своих предшественниц.
— Что, бабка, на свадьбу едешь? — спросил ее Люсин отец, Алексей Данилович, похвалявшийся своим умением разговаривать с «народом». С некоторых пор он даже букву «г» стал выговаривать как «гх».
— На свадьбу, батюшка, на свадьбу, — охотно подтвердила она. — Племяшка замуж идет. Томка. Бе-едовая девка. С тремя гуляла, всех протурила. А этого как увидела, сказала: мой будет. И, верно, ее. Шофер в Мэтеэсе. Деньги гребеть… Дом будут ставить. Вот везу гостинчики разные.
— А в кастрюле у тебя что?
— В кастрюле кутья.
— Да ты что, бабка? Кутью на похоронах едят, а не на свадьбе. Обмишурилась ты чего-то?
— Не обмишунилась я, батюшка. На всякий случай везу. Где свадьба, там гульба, где гульба там драка. А драка, сам знаешь… Если мужики три дня без передыху жрут — чего может быть? Все обиды вспомнятся. И насчет того, кто с какой бабой на сеновал ходил, и деньги в дележку утаенные, да мало еще чего. Тут и до греха недолго. А кутью-то надо делать в покое, да с молитвой. Вот загодя и готовлю. Не понадобится, перекрещусь, скажу слава те, Господи, и обратно увезу, ребят угощу — она ведь сладкая с узюмом. А случится грех… что ж, у меня все готово.
На одной из станций ее встретила веселая ватага — рыжая деваха и несколько подвыпивших молодцов. Они шумно благодарили нас, приглашали на свадьбу, обещали на следующий день «домчать» на грузовике, догнать эшелон. На прощанье старуха сунула мне прямо в руки узелок с картофельными шаньгами и кусок пирога с черемуховой мукой. Сибирские лакомства — как давно я их не ела, с самой революции.
Вторая из запомнившихся старушек была злая и подозрительная. Она смотрела исподлобья, а время от времени, резко повернувшись всем корпусом, впивалась в кого-нибудь настороженным, неприязненным взглядом, словно хотела застигнуть за чем-то, поймать на месте преступления. А затем опускала глаз и сидела, пожевывая губами, будто сортируя и раскладывая по полочкам собранные сведения.
Я читала детям вслух стихи Алексея Толстого и, когда они в какой-то момент, дружно рассмеялись, она вдруг не стерпела:
— Откуда это вы такие развеселые едете?
— Издалека, бабушка, — охотно отозвался Алексей Данилович, — от самого Желтого моря.
— Это чтой то за Желтое море. Не слыхала.
— А про Китай слыхала?
— Про Китай неужели не слыхала, — она обиженно поджала губы, — Сорок лет детей в школе учу. Неужто оттудова?
— Оттуда, бабушка, оттуда.
— Господи прости. А они у вас, выходит, все, — она обвела рукой женское население вагона, — китайки будут? Желтомордые?
— Почему китаянки? По лицу разве не видно? Побелее вашего.
— Тогда, значит, шпионы. — Она посуровела, поджала губы.
— Бабушка, да побойтесь Бога, какие мы шпионы, — оскорбился Алексей Данилович. — Едем целину поднимать. Кто бы стал шпионов вагонами засылать. Да еще с детьми и со стариками.
— Уж не знаю кто — врагу все доступно, — сухо ответила она и больше не проронила ни звука. Слов благодарности или прощания мы от нее так и не дождались. Только тяжелый неприязненный взгляд напоследок.
В Барнаул приехали утром. Сашка сообщил, что простоим мы там часа три, затем двинемся на Михайловку, где пересядем на грузовики и к вечеру должны прибыть в Солоновку. Конец пути! Что-то будет? Что-то будет? — привычно простучало в голове. Ехать бы и ехать неизвестно куда. Подвозить старушек. Печь ломтики картошки на железном листе. Пить чай по вечерам, когда за раздвинутой дверью скользят поля, леса и деревеньки. Как это все было хорошо и мирно. И вот на тебе! Приехали! Сашка посоветовал «поразнюхать» насчет еды, и я с младшими дочками отправилась на вокзал. Наш длинный эшелон со своими крошечными мирками харбинцев, мукденцев, шанхайцев, дайренцев и т. д., порядком подсокра-тился — вагоны начали отцеплять и отправлять по местам назначения еще в Новосибирске. Сейчас нас оставалось всего пять теплушек, а до Михайловки доедут только три.
На вокзале было полно народа. Еды никакой. Мы вышли на привокзальную площадь, и я застыла на месте. Что это? Небольшая круглая площадь буквально устлана людьми. Первая мысль — снимают фильм военного времени. Но слишком уж всё естественно. Храпят, раскинув руки и ноги, мужики; сидит, обхватив руками колени девчонка с грустными испуганными глазами; о чем-то сплетничают две старухи; бегают
