Последние дни Распутина - Феликс Феликсович Юсупов
Распутин очень дружил с тибетским врачом Бадмаевым, жившим в то время в Петербурге. Бадмаев приехал в Россию еще при императоре Александре III. Он был по происхождению тибетец и выдавал себя за высокообразованного врача, но по русским законам медицинская практика ему не была разрешена. Тем не менее он тайно принимал больных, и так как очень дорого брал и за свои советы, и за лекарства, которые, кстати, сам и изготовлял, то составил себе довольно большое состояние. Несколько раз за незаконное знахарство его привлекали к уголовной ответственности, однако он по-прежнему оставался в Петербурге и продолжал тайно лечить доверчивых людей, обращавшихся к нему за помощью.
Был ли Бадмаев действительно одним из настоящих тибетских ученых «лам», знающих все тайны тибетской медицины, основанной на многовековом изучении свойств различных растений, или он был только ловким знахарем, умевшим пользоваться некоторыми средствами, – решить трудно. Но как человек он представлял собой тип авантюриста самой низкой марки, ищущего денег и положения.
Он очень дружил с подонками петербургского политического мира, вроде известного проходимца, журналиста и дельца Манасевича-Мануйлова, князя М. М. Андронникова, темные интриги и мошенничества которых были разоблачены после революции.
Бадмаев всячески домогался влияния в политических сферах, и как только Распутин стал играть видную роль в Царском Селе, тибетский авантюрист не замедлил завязать с ним самую тесную дружбу.
Лечение Распутиным государя и наследника различными травами, конечно, производилось при помощи Бадмаева, которому, несомненно, были известны многие средства, незнакомые европейской науке. Сообщество этих двух людей – темного тибетца и еще более темного «старца» – невольно внушало ужас… И вспомнив обо всем этом, посмотрев на уверенно-небрежную позу Распутина, я понял, что никакая сила уже не может поколебать принятого мною решения.
Между тем разговор, вернее, речь Распутина продолжалась.
С благочестивых рассуждений он перешел на тему, которая близко его касалась. Он стал говорить о несправедливом отношении к нему «злых людей», которые только и делают, что «клевещут» на него, стараются его очернить в глазах царя и царицы. При этом он рассказывал о себе, что приносит людям счастье и что все те, которые находятся в дружеских отношениях с ним, угодны Господу Богу, а противящиеся ему всегда бывают наказаны.
Не раз слышав о том, что Распутин хвастается тем, что обладает даром исцелять всякие болезни, я решил, что самым удобным способом сближения с ним будет попросить его заняться моим лечением, тем более что как раз в это время я чувствовал себя не совсем здоровым. Я ему рассказал, что уже много лет я обращаюсь к разным докторам, но до сих пор мне не помогли.
– Вылечу тебя, – сказал Распутин, выслушав меня с большим вниманием. – Вылечу… Что доктора? Ничего не смыслят… Так себе, только разные лекарства прописывают, а толку нет… Еще хуже бывает от ихнего лечения. У меня, милый, не так, у меня все выздоравливают, потому что по-Божьему лечу, Божьими средствами, не то что всякой дрянью… Вот сам увидишь.
В этот момент зазвонил телефон. Распутин, услышав его, прекратил беседу со мной и очень заволновался.
– Это меня, наверно, – сказал он и, обратившись к М.Г., повелительным тоном распорядился: – Сбегай да погляди, в чем дело, узнай там.
М.Г., ничуть не оскорбленная таким обращением, покорно встала и пошла на звонок.
Оказалось, что Распутина вызывали к телефону. Разговор длился недолго, он вернулся расстроенный, угрюмый, молча распростился с нами и поспешно уехал.
Эта встреча со «старцем» произвела на меня довольно неопределенное впечатление, и я решил пока не искать свидания с ним, но ждать, когда он сам захочет меня видеть.
Вечером в тот же день я получил записку от М.Г.: от имени Распутина она просила у меня извинения за то, что моя с ним беседа была прервана его внезапным отъездом, и приглашала меня опять приехать к ней на следующий день и в тот же час. В этой же записке она, по поручению «старца», просила меня захватить с собой гитару, так как Распутин очень любит цыганское пение и, узнав, что я пою, выразил желание меня послушать.
Теперь мне стало ясно, что он заинтересовался мною и хочет ближе со мной познакомиться.
Я уже больше не колебался ехать к М.Г., тем более что возлагал большие надежды на эту новую встречу.
Захватив с собой гитару, я в условленное время отправился в дом Г. и приехал, как и в первый раз, когда Распутина еще не было.
Воспользовавшись его отсутствием, я спросил у М.Г., почему он так внезапно уехал от них вчера.
– Ему сообщили, что одно важное дело приняло нежелательный оборот, – ответила она и добавила: – Но теперь, слава Богу, все улажено. Григорий Ефимович рассердился, накричал, а там испугались и послушались.
– Где «там»? – спросил я.
М.Г. молчала и не хотела отвечать. Я стал настаивать.
– В Царском… – наконец проговорила она неохотно. – Больше я вам ничего не скажу, скоро сами услышите.
Позднее я узнал, что дело, столь тревожившее Распутина, касалось назначения Протопопова министром внутренних дел. Распутинская партия во что бы то ни стало желала провести это назначение, на которое государь не соглашался. И вот стоило только Распутину самому съездить в Царское и, как выразилась М.Г., «рассердиться и накричать», – тотчас же все было исполнено согласно его воле.
– Разве и вы тоже принимаете участие в назначении министров? – спросил я М.Г.
Она смутилась и покраснела.
– Мы все, по мере наших сил, помогаем Григорию Ефимовичу, кто чем может. Ему все-таки трудно, он очень занят многими делами, ему нужны помощники.
Наконец приехал Распутин. Он был весел и разговорчив.
– Ты прости меня, милый, за вчерашнее, – сказал он мне. – Ничего не поделаешь… Приходится худых людей наказывать: больно уже много их развелось за последнее время.
Затем, обращаясь к М.Г., он продолжал:
– Все сделал. Самому пришлось туда съездить… А как приехал, прямо на Аннушку[3] и наткнулся, она все хнычет, да хнычет, говорит: «Дело не выгорело; одна надежда на вас, Григорий Ефимович. Слава Богу, что приехали!» Иду и вижу, что Сама[4] тоже сердитая да надутая, а Он[5] себе гуляет по комнате да насвистывает. Ну, как накричал маленько, – приутихли… А уж как пригрозил, что уеду и вовсе их брошу, – тут сразу на все согласились… Да… Наговорили им, что то нехорошо, другое нехорошо… А что они сами-то понимают? Слушали бы больше меня; уж я знаю, что хороший он[6], да и в Бога верует, а это самое
