Белая эмиграция в Китае и Монголии - Сергей Владимирович Волков
Как-то, съездив в Читу, чтобы встретиться с моими «французами», осевшими там, по возвращении моем при представлении барону он спросил, что видно и слышно в столице. Без задней мысли я сказал: «Моя правая рука до сих пор болит от отдания чести множеству каппелевским штаб-офицерам». (За переход через Байкал участников Ледяного похода произвели в большинстве случаев, дав два чина.) При моем уходе барон приказал мне тотчас же самому написать представление в чин подполковника и сдать в канцелярию дивизии. Представление на самого себя я быстро составил, так как все приказы и даты еще сохранились в памяти. Имея большое старшинство за ранения в чине капитана по Высочайшему приказу, я применил все приказы по военному ведомству о льготных производствах за пребывание на фронте, что имел в запасе для производства в подполковники, также со значительным старшинством в этом чине. Как оказалось позже, барон прибавил: «С зачислением по армейской кавалерии» и представил меня в чин полковника за отличие по службе и по занимаемой должности. Но не так быстро я все это получил и продолжал командовать полком в чине капитана, имея в своем полку помощниками по строевой и хозяйственной части подполковников.
Отдельная Азиатская конная дивизия, строго говоря, не имела штаба дивизии, ибо нельзя же называть штабом сумму следующих должностных чинов: барон, казначей – прапорщик, комендант станции – поручик, интендант – полковник со своим большим управлением, его два ординарца – офицеры и генерал-майор императорского производства, окончивший Военно-юридическую академию, представлявший из себя военно-судебную часть штаба дивизии в единственном числе и существующий специально для оформления расстрелов всех уличенных в симпатии к большевикам, лиц, увозящих казенное имущество и казенные суммы денег под видом своей собственности, драпающих дезертиров, всякого толка «сицилистов» – все они от той массы, которой удалось благополучно проскочить через Даурию, – наводящую ужас уже от Омска на всех тех, кто мыслями и сердцем не воспринимал чистоту Белой идеи. Расстрелы производились исключительно всадниками комендантского эскадрона под командой офицеров эскадрона по приказанию командира этого эскадрона – подполковника Лауренса (кадрового офицера Приморского драгунского полка), который, в свою очередь, получал на это личное приказание барона.
Однажды вошел ко мне лихой всадник комендантского управления и доложил: «Ваше Высокоблагородие, так что барон требует». Явившись к нему, я услышал нечто необычное, впервые ввергшее меня в волнение: «Уничтожить поезд и всех, кто в нем» – это смысл приказа барона, который всегда отдавал очень коротко, предоставляя подчиненным начальникам понять приказ и проявить инициативу в действиях, и не терпел, если испрашивали разъяснений, но на этот раз, обдав меня своим острым взглядом, дал и объяснение: «Завтра из Читы будет проходить поезд генерала Жанена в Маньчжурию», а также и детали: «Форт у восточного семафора снабдить максимумом оружия и патронов, от меня две сотни пешими, цепью разместить по выемке железнодорожного полотна, а одну мою сотню в конном строю держать укрыто. Мне быть на форту». Полотно железной дороги у восточного семафора, выходя из выемки, делает крутой поворот влево на насыпь, и в этом месте должны были быть вынуты все гайки из стыков рельс. Выйдя из штаба дивизии, я направился к месту завтрашнего «действа», подробно осмотрел местность, наметил расположение цепей и конного резерва, а главное, избрал район «месива» и соответственно с ним высоту прицела и точку прицеливания. Не знаю, получили ли приказы о сем другие начальники частей дивизии, или так никто из них никогда не узнал о полученном мною приказании – в нашей дивизии языком не болтали. На следующий день, перед тем как я собирался вызвать к себе командиров сотен, начальник дивизии впервые отменил свой приказ – атаман Семенов по прямому проводу умолил барона не совершать этого акта мести. Вскоре барон отомстил за это атаману при моем невольном участии.
В июне Дальневосточная армия с Азиатской дивизией широким фронтом повела наступление против красных частей и партизан, прижимая их к «Стрелке» на северо-восток, в угол, образуемый рекой Амуром и китайской границей. Наступление не удалось – красные прорвались обратно, и армия вернулась в исходное положение.
Азиатская конная дивизия в полном составе, оставив в Даурии лишь неспособных к походу для охраны имущества, была переброшена на ст. Борзя, откуда в составе всей армии приняла участие в генеральном наступлении. Сразу же дивизия вступила в упорный бой с красными частями. Корейский пеший батальон, ведя стремительное наступление под командой своего доблестного командира подполковника Ник. Фед. Кима (кадровый офицер Сибирского стрелкового полка, православный, окончил Иркутское военное училище в 1912 г.), захватил станицу, но был в ней окружен. Конными частями дивизии красные были отброшены и остатки батальона освобождены, но дальнейшее свое существование, из-за громадных потерь, батальон прекратил, и оставшиеся чины его отпущены по домам. Подполковник Ким, оставшись невредимым, получил назначение от барона в Харбин. Сбив первое препятствие, дивизия продолжала уже без боев поход, имея лишь мелкие стычки в своих разъездах.
Однажды на походе меня вызвал барон и приказал с полком форсированным маршем отправиться в Даурию и, собрав там все остатки дивизии, защищать военный городок от попытки взятия его каппелевцами, причем показал мне письмо атамана Семенова, только что им полученное, в котором он приказывает не допускать никого в Даурию. Я доложил, что моя 1-я сотня – лучшая из сотен, вся из европейских солдат и с прекрасным офицерским составом – находится в дальних разъездах. Он приказал выступать без нее и бросил: «Действуйте энергично». – «Слушаюсь!» И с тяжелым сердцем с тремя сотнями я выступил в Даурию.
Прибыл вовремя, когда только что подошел эшелон с 8-м Камским адмирала Колчака полком и двумя бронепоездами: один
