Януш Корчак. Жизнь до легенды - Андрей Маркович Максимов
Для Корчака суд — это не судилище, не место, где одни дети могут показать свое превосходство над другими, но возможность правильно выстроить отношения воспитанников друг с другом или с педагогами.
Суд — не как вариант выяснения отношений, но как прекрасный способ защиты.
Если сам кодекс чем-то напоминает уголовный, то преамбула более всего напоминает некий расширенный вариант Конституции, в которой декларируются нравственные законы жизни Дома сирот.
Вашему вниманию — еще важнейшие слова из преамбулы: «Если кто-нибудь совершил проступок, лучше всего его простить. Если он совершил проступок, потому что он не знал, теперь уже знает. Если он совершил проступок нечаянно, он станет осмотрительнее. Если он совершил проступок, потому что ему трудно привыкнуть поступать по-другому, он постарается привыкнуть. Если он совершил проступок потому, что его уговорили ребята, он больше уже не станет их слушать»[105].
Согласитесь, это, скорее, не кодекс суда, но кодекс жизни, если угодно.
Кто из нас — в каких школах или семьях, — учит детей искусству прощать? Мы вообще думаем когда-нибудь об этом? Нам кажется важным, чтобы наши дети умели не только агрессивно отстаивать свою точку зрения, но и выслушивать чужую? Мы хотя бы говорим с ними об этом?
Парадоксальный поворот, не так ли: суд учит не судить, а прощать?
Выслушивать другого; уметь вставать на его позицию; понимать, когда необходимо наказание, а когда — прощение, — все это принципиальные жизненные навыки, которые хотел воспитать Януш Корчак.
Да-да. Именно при помощи товарищеского суда чести.
8
Однако вернемся к кодексу.
Он — как и положено любому, уважающему себя, подобному документу — состоял из статей.
С первой по девятую статьи носили оправдательный характер. Чаще всего применялась статья под номером один.
Что же она провозглашала?
Жалоба отозвана, стороны примирились, все стало хорошо.
Так, опытным путем, Корчак доказывал: ссоры и недовольства чаще всего носят мелкий характер.
После девятой статьи сразу следовала сотая.
Что за странная математика?
Никогда не следует забывать, что в Доме сирот царили законы высокой игры. Счет велся на сотни… для солидности. Почему нет? Сотая статья звучит солиднее, чем десятая.
С сотой по четырехсотую статьи просто констатировали, что тот или иной ребенок вел себя плохо.
«По приговорам нашего суда, — замечал Корчак, — никого не бьют, не запирают в темных комнатах, не лишают еды или игр. Параграфы нашего кодекса — это только предостережение и напоминание. Они говорят: поступил плохо, очень плохо, старайся исправиться»[106].
Серьезные кары начинались с пятисотой статьи. Первое наказание, как сейчас бы сказали, — гласностью. Приговор мог быть опубликован в стенной газете, на судебной доске объявлений или даже сообщен родителям.
Три последние статьи — наиболее жесткие.
По восьмисотой статье о проступке воспитанника непременно сообщают его родственникам. К тому же он лишается гражданских прав, в частности, не имеет права подавать в суд на обидчика.
Девятисотая статья. Это увольнение из интерната, если в течение двух недель не найдется человек, который возьмет провинившегося на поруки.
И наконец, тысячная статья, по которой человека выгоняют из интерната без каких-либо шансов. Она почти никогда не применялась.
Понимаете, да? Корчаку удалось сделать так, чтобы суд — суд!!! — стал, если угодно, школой милосердия, а не наказания.
Мы в какой системе координат существуем? Если ребенок провинился — должен быть наказан.
Кто определяет степень вины и суровость наказания?
Взрослые.
Корчак резко ломает эту систему. И обиженный, и провинившийся имеют право голоса. Решение принимают ровесники.
Но главное — повторю, потому что это важно, — в любой ситуации Корчак хотел, чтобы судьи стремились к оправданию, а не наказанию; к пониманию, а не к мести; к диалогу, а не к лекции.
9
Чтобы было понятно, какие приговоры выносил суд, — приведу в качестве примера один из них.
В суде слушалось дело о том, как трое пацанов разорили птичье гнездо.
Кто-то из воспитанников это увидел, — тут же подал в суд, суд все стороны выслушал, разобрался и принял вот такое решение.
«3 июля, в пятницу после обеда детский товарищеский суд чести в составе [следуют имена пяти учеников] рассмотрел дело о разорении птичьего гнезда Щепаньским, Ковальским и Чечотом. Судимые признали себя виновными. Принимая во внимание то, что
1) подсудимые раньше никогда не разоряли гнезд,
2) преступление было совершенно не умышленно, а по глупости,
3) виновные не оправдывались, не лгали, а только искренно раскаивались во всем, что совершили,
суд вынес приговор:
3 июля Щепаньский и Ковальский будут ужинать отдельно от остальных детей.
Принимая во внимание то, что Чечот активного участия в разорении гнезда не принимал, искренне раскаивается и сожалеет о случившимся, суд постановил: оправдать Чечота»[107].
Серьезное, настоящее, и при этом замечу, весьма гуманистическое решение суда.
Хотя по-своему и строгое. Представьте себе, что это такое для ребенка: ужинать отдельно, когда все могут на тебя показывать пальцем, и все знают, что ты — разоритель гнезд.
10
Думаю, не надо много говорить о том, что товарищеский суд, который еще красиво называли «суд чести», активно влиял на детей, воспитывал их.
Однако удивительно, что решающим образом он воздействовал и на педагогов.
Вот, что вспоминает один из них. Оказывается, товарищеский суд чести — это не игра или как минимум не просто игра, но нечто гораздо более серьезное не только для детей, но и для педагогов.
«Во мне была учительская жилка, и она мне говорила, что учитель всегда прав. Мне пришлось пройти трудный путь от такой позиции до „прости меня“ (курсив мой. — А. М.), но когда во время рассмотрения „дела“ в суде, я произнес эти слова, воспитанник переменил отношение ко мне с враждебного на дружеское. Так я стал воспитателем, но только наполовину.
Полное посвящение в воспитатели произошло в воскресенье, когда читали „дела“ за всю неделю, и я не находил себе места, не зная, как воспримут „мое дело“ 150 детей, 150 мальчиков. Оказалось же, что из параграфа 96 „Суда чести“ Корчака был выбран один пункт: „Суд принимает к сведению“, — так суд зафиксировал мое извинение перед воспитанником.
Увидев, с какой лояльностью 150 воспитанников восприняли мое извинение, я подумал, что мой авторитет от этого совсем не пострадал, напротив, с этого момента он заметно окреп. Так из учителя я стал воспитателем»[108].
Педагог не описывает причину конфликта — она не важна. Точнее, важна не она. На самом деле, главное, что есть место, где преподаватель может признать свою ошибку и где его поймут. По мнению педагога искреннее признание в
