Даниил Гранин - Человек не отсюда

„Баба-Яга“ замирает камнем от такого поворота дел. Резко краснеет, хватает свои инструменты и пулей покидает недоубраный кабинет.

Доктор, ни слова не говоря, берет направление и пишет: „Психически здоров“».

Это прислал мне мой друг, биолог Михаил Голубовский.

Сбили немецкий самолет. Все соседние части стали присваивать себе эту заслугу. Сбили винтовками, что, конечно, было чудо. Летчик успел прыгнуть на парашюте. Найти его не могли. Через два дня наш патруль задержал какого-то русского. Подозрительным показался его здоровый румянец и акцент. Привели в батальон. Ротный стал допрашивать. Оказалось, это летчик с того самого сбитого самолета. Откуда он знает русский? Под Липецком была школа немецких летчиков. Перед войной их тренировали на немецких самолетах, сделанных на заводе Фолкера в Голландии. Истребители и пикирующие бомбардировщики.

Рассказывал он охотно, все данные выложил, пока ротный не спросил: «Тебя разве учили бомбить русских?» — «Мы сбрасывали бомбы на учебные цели над Доном, у нас был армейский полигон под Воронежем».

— Сколько вас там было?

— Не могу говорить, я давал подписку.

— Твоя подписка тю-тю.

— Почему тю-тю?

— А ты прыгнул в расположение русских войск, так что ты предатель.

— Нет, — твердо сказал немец, — я имею право спрыгнуть.

— Видали, подписку он давал. Соблюдает правила, сука.

Действительно, они всегда чего-то соблюдали.

16 октября 1941 года черный день для Москвы. Немцы подошли вплотную к городу. Поднялась паника. Правительство эвакуировалось в Куйбышев. Оставался Сталин в Москве — неизвестно. По-моему, Косыгин, рассказывая мне про этот день, тоже не знал. По улицам громыхали грузовики, груженные скарбом. В булочных отоваривали карточки вперед за целый октябрь. На работе выдавали деньги вперед. Повсюду жгли бумаги, повсюду летела копоть, пепел. На помойках валялись портреты Ленина. Открыли склад с валенками. Раздавали. По шоссе Энтузиастов длинные вереницы машин, легковых, набитых чемоданами, коврами. Говорили вслух, не стесняясь: «Капитаны первыми покидают». Магазинщики тащили окорока, связки колбас.

Жизнь моя разделилась на две части — советская и постсоветская. В первой больше мечтаний и надежд, во второй больше разочарований. Следующий этап узнать не успею. Мой отец тоже не дожил до кончины советской власти. Он уверен был, что она навсегда. Интересно, конечно, знать, не развалится ли Россия? Устоит ли эта последняя империя?

А что изменится в вашей жизни, если вам сообщат ее смысл? Будете так же утром есть овсянку, так же искать себе туфли для поврежденной ноги. Так же завидовать брату. Что прикажете делать с этим смыслом? Начинку для пирога?

Приехали в Ватикан. Принял нас кардинал, тот, что ведает иностранными делами. Чиновник любезен. Холодноват. Тот же чиновный душок, что у нас в мэрии. Улыбчив. Черный костюм, металлический крест. Вдруг заинтересовался нашей благотворительной службой, особенно моей. Подарил четки. Пошли пить кофе в спецкомнату. Молодой священник все записывал. Кардинал долго извинялся, что папа нас не может принять. Я воспользовался этим и попросил показать сады Ватикана. Повез. Сам за рулем машины. Скромной машины. Похвастал, что единственный из кардиналов водит машину. А их 25 кардиналов!

Швейцарцы отдавали нам честь.

Внутри Ватикан оказался большим. Роскошные сады, таких нигде я не видел. Зеленые лабиринты кустов. Площадь для вертолета папы. Его апартаменты. Висят фото, каждого, кто встречался с папой. Встреча продолжается не больше пяти минут.

Вышли на балкон над площадью. Отсюда папа благословляет верующих. Это та самая, перед собором Святого Петра, какую показывают по телевидению.

«Берлингтон Мэгазин» — известный старый журнал по искусствознанию. С великими трудами мой знакомый историк разыскал его в Библиотеке Академии художеств. Как ему объяснили, никто больше в России этот журнал не выписывал. В Академии художеств комплекты журнала, к счастью, сохранились. Судя по картотеке, дореволюционные номера аккуратно прибывали, библиотека постоянно возобновляла подписку и получала этот журнал. Первый перерыв произошел в период с 1918 по 1920 год, затем номера поступали неаккуратно. Это происходило вплоть до 1930 года. Дальше академия опять получала регулярно номер за номером, все было на месте, ничего не пропало. В 1989 году — номеров нет, и дальше — нет. Получение прекратилось. Почему? Библиотекари разъяснили: подписку не возобновили. Денег больше не давали. То есть валюты. И до сих пор журнал не выписывают. Простенькая эта история уместилась на одной карточке. Первая мировая война, Революция, Гражданская война, пятилетки, Великая Отечественная и наша перестройка. История не только событий, но и история нынешнего отношения к культуре.

Непонимание между генералами и Гитлером росло. Безнадежность войны с Россией первыми поняли фронтовые генералы. Они хотели кончить войну, взяв Сталинград. Тогда капитулирует и Ленинград, и Москва. Гитлер считал, взяв Сталинград, он повернет на север, взять Москву и Ленинград. Вот тогда русские капитулируют.

К лету 1942 года наши войска потерпели крупные поражения. Одно в Крыму, второе — сдалась в плен армия Власова, и наиболее тяжелой стала неудача под Харьковом, где мы потеряли 240 тысяч пленными и около 1000 танков.

Гитлер заявил Генштабу: «С Россией покончено!» Осталось взять Сталинград.

Одновременно начинается операция «Окончательное решение» по тотальному уничтожению евреев. Всё немедленно, всё и там и тут. Уничтожение евреев ставится промышленным способом, отвлекаются для этого военные ресурсы. Неважно. Азарт войны совмещается с азартом создания арийской империи. Европейской, а может, и всемирной. Попутно Гитлер вникает в архитектурные проекты — как превратить Берлин в столицу мировую.

Геббельс пишет в дневнике, как генералитет конфликтует с фюрером, «создает фюреру одну трудность за другой». Например, «Майнштейн… намеревался сместить фюрера с поста Верховного главнокомандующего».

Начиная с августа 1941 года расхождения у Гитлера с Генштабом растут, появляются и недовольства фронтовых генералов политикой Генштаба в лице его начальника Гальдера. Неразбериха с каждым месяцем усиливается. Пока шла война в Европе, военная машина действовала слаженно, а вот в России почему-то заскрежетала, стала ломаться. Вот тут-то, может, он и появляется, «русский бог»…

Мы смотрим на время горизонтально, а Бог видит его вертикально.